Диалог с лунным человеком

Нух и сыновья, встревоженные криком, тоже перевели взгляд на плывущее дерево.

— Отец мой и господин, спаси его! — закричала Сахарь, ломая руки. — Это мой муж, которого ты мне назначил. Моя душа всегда была тебе послушна, вынь его из бездны и верни моим рукам! Судьба привела его, а судьба — деяние богов над человеком.

Явет, готовый повернуть кормило по первому знаку, впился глазами в отца. Двое других взяли багры наизготовку, чтобы либо зацепить, либо отпихнуть дерево.

У Нуха между бровями вспухла жила гнева.

— Нет! — с силой выдохнул он, отталкивая дочь.

Ковчег накренился, и Сахарь покатилась по дощатому настилу к борту.

Все закружилось в ее глазах. Волны стали вдруг похожи на двинувшиеся в поход горные хребты. Взметенное ими дерево высоко всплыло, и лицо Иашулана на миг оказалось вровень с лицом Сахари. Мощная сила, подобная взрыву, поднялась со дна ее души. Как часто случается, что энергия целой жизни готова выплеснуть себя в единый миг. Силы, которые освобождаются, способны преобразить человека. Сахарь, послушная и безъязыкая, видя, что ее мольбы не достигают отца, выпрямилась, будто ее, как волну, вскинул ревущий ветер. Странно изменилось лицо. Брови сдвинулись, губы сжались. Два пылающих угля вставил гнев в орбиты глазниц. Она проворно вскочила на ноги.

Раздался всплеск, поначалу не услышанный в гуле отхлынувшей волны; Сахарь спрыгнула с ковчега.

— А-а! — пронзительно завопил Явет, выпуская руль и метнувшись к борту вслед за сестрой, словно надеясь еще ее остановить.

Рука Кхама отшвырнула его обратно. Падая, Явет расшиб голову, и по поднявшимся дыбом волосам потекла красная струйка.

— Отец, — испуганно звал Иссим, — нас несет на скалу!

Нух, словно не слыша, растерянными глазами следил за дочерью, голубое покрывало которой трепетало на пенящейся воде. Навстречу ей плыл Иашулан: не плыл — летел по воздуху! Приглушенный стон вырвался из груди Нуха. Он видел, как Иашулан, обхватив Сахарь одной рукой, то уходил с нею под воду, то всплывал….

Ковчег закрутило волной и понесло в сторону.

Покинутые догнали плавучее дерево. Оно стало еще более похожим на отбившегося от стада вола; юноша, как за узду, тянул его за ветку. Девушка спасительно примостилась на стволе.

Наверно, это был самообман, но им показалось, что волны милосердно улеглись. Из круговоротов их вынесло в русло умеренного течения. Стали чаще выглядывать макушками каменистые холмы с редкими деревьями и тощей травой. Но едва они доплывали, обманчивый берег всякий раз погружался в пучину. Водяной мир продолжал оставаться замкнутым, словно был пойман в ловушку; его протяженность измерялась лишь округлостью горизонта.

От усталости и напряжения у виска Сахари тревожно загудела толстая жила-струна: руи, руи, руа… Разговор двух равноправных величин: стихии и сердца. Еще не музыка. Или уже не музыка!

Наконец дерево зацепилось за узкий выступ. Трудно дыша, оба упали на пригретые солнцем камни. Дерево, освобожденное от тяжести тел, поплыло дальше. Сахарь и ее жених остались одни.

— Твои глаза — лекарство для моих! Я лежал в глубине шалаша с мокрыми тряпочками на веках, чтобы унять резь от песчаного ветра, когда вошел бродячий знахарь и принес охапку полевых васильков. "Смотри на эти синие цветы, — сказал он, — и они излечат тебя. Ведь ты не царь стад, чтобы держать перед зрачком драгоценный сапфир!" А потом я увидел твои глаза, Сахарь, единственная, и они были синее, чем васильки и сапфиры…

Так он спешил сказать ей все те речи, что накопил в своем сердце за годы молчания. Сахарь не решалась прервать, хотя видела из-за его плеча, как новый вал движется на их утлое убежище. Иашулан сам услышал шипение пены и обернулся.

— Поднимемся выше, как можно выше! Прежде, чем мы утонем, я хочу познать сладость обетованного лона и отдать тебе свою силу.

Перед ними лежал дикий девственный холм; наверх вела каменная тропа с торчащими клыками. Зеленые снасти мокрых деревьев заслоняли небо. Но они карабкались по осыпям, раня ладони о колючие кусты. Им нужно было удержаться на поверхности жизни еще немного.

Лишь достигнув всей высоты холма, они перевели дух и окинули взглядом окрестность. Крик ужаса должен был бы вырваться из их груди, потому что вокруг с прежней яростью кипела мутная вода, подступая неумолимо, как срок назначенной казни.

Но Сахарь и Иашулан воспринимали сейчас окружающее сквозь зыбкость сна. А сон выбирает изо всех чувств лишь одно, доводя его до предела.

Закон исполнения любви властвовал над ними. Страх смерти должен был отступить.

На вершине холма, поспешно собрав охапку трав для брачного ложа, Иашулан обнял свою Сахарь с той нежностью и нерасторжимостью, как и мириады влюбленных до и после потопа.

— От полынных бедер и рук твоих веет покоем… — прошептал он.

Они не слышали больше гула пучины, не замечали, что солнце пристально смотрело на них, сначала стоя в зените, а затем склоняясь к черте окоема. На сопредельной линии воды и неба оно лежало как большое красное яблоко. Но еще более походило на задумавшееся лицо, подбородок уперся в край горизонта.