Диалог с лунным человеком

Бесконечно растянутые мгновения, вырванные упорством любви, наполнили души сочетавшихся восторгом и покоем. Лежа на плече Иашулана, Сахарь с доверчивым любопытством рассматривала его мышцы, проводила ладонью по ребрам, гладила прямую шею и нежно утирала капли пота у крыльев носа. Теперь уже он не смел прервать ее напоминанием о краткости блаженства. Она лежала чуть выше его на гребне холма, его спины достигали брызги. Сахарь ничего не замечала и болтала беззаботно, как дитя.

— Так ли сини мои глаза, чтобы излечить боль твоих век от солнечного света и от ветра пустыни? Так ли густы волосы, чтобы, запутавшись в них, как в сеть, ты не смог выбраться до самого смертного часа?

— Он уже настал, Сахарь, благословенная! — проговорил Иашулан в отчаянии.

Она оглядела вздувшийся волнами мир, подобрала розовую пятку, которую лизнула пена, и вздохнула, словно просыпаясь.

— Уже? — прошептала бесстрашно.

Так сердце Сахари достигло своего высшего часа.

Иашулану он еще предстоял. Спустя некоторое время, последним усилием мышц высоко подняв ладонь, он вскинул над сомкнувшейся водой голову Сахари, чтобы подарить ей предсмертный вдох, сам уходя в пучину…

Вот и весь рассказ о дочери Ноя.

А до того, как ковчег ее отца со всем спасенным им имуществом, скотом, жбанами масла и кулями зерна благополучно удержался на волнах; как Нух затем дождался голубя с масличной ветвью в клюве в знак того, что земля освободилась и можно ступить на сухую почву, — до всего этого нам с вами нет никакого дела!

Рассказы

Птенцы археоптерикса

— Это ты? Не спишь?

— Не сплю.

Голоса прозвучали странно. Язык был четок и лаконичен; на нем вполне могли изъясняться люди, но сами голоса не казались человеческими. Им не хватало гармонии и свободы. Что-то натужное, принужденное угадывалось в их звучании.

Только что взошла Луна. Стал виднее угловатый дом, похожий на льдину с острыми неравными углами. Его косые стены отбрасывали тень на вымощенный пластмассой дворик. Вокруг стояла тишина, то есть то, что можно назвать тишиной при заунывном шуме ветра, бормотанье воды и сухом треске моторов.

Погода с вечера оставалась ясной. Но по ночам редко было видно небо со звездами: то клубились густые искусственные облака, то зажигалось нужное какой-нибудь отрасли промышленности плазменное свечение, то, наконец, испытывались новые лучи — прямые и невесомые, как дорога в антимир. А еще чаще просто колесили спутники, сменяя друг друга. Они сделались еженощной частью ландшафта; службой для одних, привычкой для всех. Вот и сегодня небо вырядилось богато: на соседнем меридиане включили новую энергетическую систему, ее оранжевый отблеск соперничал со взошедшей луной. А к далекой звезде Омикрон третью неделю стремился сигнальный луч. Его зеленое лезвие тонко разрезало небосвод; оно было кривое, как у старинного ятагана.

Волны света непрерывно двигались и пульсировали; мелькали глобальные ракеты, грузовые и пассажирские; иногда небо казалось даже более населенным, чем земля.

Существа со странными голосами хоронились в тени второго здания, плоского, как коробка. Именно оттуда доносился сухой треск счетчиков, равномерное жужжание включенных машин. Окна были затянуты пленкой; они слепо мерцали, и существа печально прислушивались к безликому шуму изнутри.

— Третью ночь он держится на энергетических душах. Ни минуты сна, — сказал первый голос, более отрывистый и грубый.

Если очень присмотреться, то можно было различить, что голос этот принадлежит существу со смутно знакомым контуром собаки. А его собеседник напоминал лошадь. Но они только напоминали этих давно изменившихся животных, так же как и Земля была к этому времени населена уже не Гомо Сапиенсами Людьми Разумными, а просто Сапиенсами — Разумными, и этот новый человеческий род был и не был похож на людей в такой же мере, как и люди в свое время походили на неандертальцев или отличались от них. Ничего волшебного не произошло, просто эволюция, ускоренная усилиями интеллекта, продвинулась далеко вперед. Но вместе с развитием доминирующего вида-человека (то есть скорее — бывшего человека) — при постоянных и кропотливых усилиях Сапиенсов развивались и другие млекопитающие; они тоже проходили ступень за ступенью лестницу эволюции. (Впрочем, кто знает, какова эта лестница на самом деле? Даже Сапиенсы были лишь ее ступенью. Разумеется, очень высокой ступенью! Сравнительно.)

Что касается бывших лошадей и бывших собак, бывших дельфинов и бывших слонов, то они теперь обладали членораздельной речью и посильно помогали Сапиенсам: производили несложные вычисления на счетных машинах, следили за порядком в домах, принимали сигналы, включали и выключали рычаги. Они взяли на себя те остатки физического труда, которые могли еще отвлекать Сапиенсов.

— Жу сегодня был очень бледен, — сказал Бывший Лошадь, прислонясь рыжим крупом к стенке.

— Ему не нравится, когда мы его называем Жу, — одернул товарища Бывший Пес — Сапиенс — и все. Клички приучают к сентиментальности. Это отнимает время.