Девы

— Бедные ребята! — с искренним состраданием продолжал Фоска. — Все однокурсники будут горевать о Таре… А может, и вообще весь колледж.

— Мне пора, — торопливо вмешалась Зои, обращаясь к Мариане. — Я договорилась встретиться с друзьями в кафе. Ты со мной?

Мариана покачала головой.

— Я обещала Клариссе, что зайду. Увидимся позже.

Кивнув, Зои удалилась. Мариана снова повернулась к Фоске, но, к ее удивлению, он уже шагал прочь. Лишь сигаретное облачко висело на том месте, где только что стоял профессор. Дымок вился, редел — и наконец растаял.

19

— Расскажите о профессоре Фоске, — попросила Мариана.

Кларисса, наливавшая янтарный чай из серебряного чайника, удивленно взглянула на нее и протянула изящную фарфоровую чашку на блюдце.

— О профессоре Фоске? А зачем тебе?

Мариана решила не вдаваться в подробности.

— Да так. Зои о нем упоминала.

Кларисса, сидящая напротив Марианы, в выцветшем лаймовом кресле у окна, пожала плечами.

— Я не очень хорошо его знаю, он работает здесь всего пару лет. Американец. Исключительно умен. Писал диссертацию в Гарварде.

В белой шелковой блузке, твидовой юбке и ажурном зеленом кардигане, который, вероятно, был старше большинства ее учеников, Кларисса нежно улыбнулась Мариане. Ей было уже под восемьдесят, но, казалось, со времени их последней встречи она ничуть не постарела.

В свое время профессор Кларисса Миллер была научным руководителем Марианы. Она, как и многие коллеги по колледжу, частенько занималась со студентами индивидуально, и обычно такие уроки проходили в комнатах преподавателей. После полудня, а иногда и раньше, по желанию педагогов на занятия приносили алкоголь из винных подвалов — Кларисса предпочитала «Божоле», — так что студенты не только постигали литературу, но и учились изысканно пить.

На таких уроках граница между преподавателем и студентом размывалась, их отношения становились более личными. Учителя и ученики доверяли друг другу секреты, делились самым сокровенным.

Одинокая сиротка из Греции вызывала у Клариссы умиление и, пожалуй, интерес, и она по-матерински присматривала за юной девушкой. Мариану же в профессоре Миллер восхищало все: значительные достижения в науке, традиционно считавшиеся прерогативой мужчин; энциклопедические познания и готовность, с какой она ими делилась; ее терпение, доброта и даже проявляемая порой вспыльчивость. Занятия с Клариссой дали Мариане больше, чем лекции и семинары всех остальных преподавателей.

После того как Мариана закончила университет, они с Клариссой поддерживали связь и время от времени посылали друг другу письма и открытки. А в один прекрасный день Мариане неожиданно пришло сообщение по электронной почте: Кларисса объявляла, что, вопреки всему, решила освоить интернет. Когда умер Себастьян, она написала Мариане такое душевное, трогательное послание, что та сохранила его и регулярно перечитывала.

— Я слышала, у Тары вел занятия профессор Фоска?

Кларисса кивнула.

— Так и есть. Бедная девочка… насколько мне известно, профессора Фоску очень беспокоила ее успеваемость.

— Правда?

— Да, он рассказывал, что Тара еле-еле справляется с программой. Она была довольно непутевой… — Кларисса сокрушенно вздохнула и покачала головой. — Ужасные дела творятся. Просто ужасные.

— И не говорите.

Мариана отпила чай, наблюдая, как старушка набивает табаком красивую трубку из темного вишневого дерева. К курению ее пристрастил муж, ныне покойный. Ее комнаты всегда наполнял пряный, резкий запах табака, за годы впитавшийся в стены, в книги и в саму Клариссу. Иногда он становился невыносимым, и многие студенты просили ее не курить на занятиях. В конце концов Кларисса уступила, подчинившись новым санитарным нормам и правилам безопасности.

Но Мариана ничуть не возражала против привычки Клариссы. Наоборот, оказавшись в знакомой обстановке, она поняла, что очень скучала по клубам ароматного дыма. Они ассоциировались у нее с мудростью, учением и добротой, и если в Лондоне кто-то рядом закуривал трубку, на Мариану это всегда действовало успокаивающе.

Кларисса поднесла к трубке зажигалку. Затянувшись, выдохнула, и ее тут же окутало темное облако.

— Это все сложно осмыслить. Честно говоря, я в растерянности, — призналась она. — Невольно задумаешься, как спокойно и безмятежно тянется наша жизнь здесь, вдали от остального мира, и как охотно мы закрываем глаза на происходящие в нем кошмары…

В глубине души Мариана с ней согласилась. По книгам нельзя подготовиться к жизненным ударам.

— Такая чудовищная жестокость ужасает. Уму непостижимо, что кто-то оказался на это способен. — Кларисса, по своему обыкновению, размашисто жестикулировала трубкой. Тлеющий пепел осыпался на коврик, прожигая в нем темные дыры. — Знаешь, у древних греков существовало специальное название для такого сильного гнева.

— Правда? — заинтересовалась Мариана.

— «Менис». В английском языке нет точного эквивалента этого слова. Помнишь, как начинается «Иллиада» Гомера? «µῆνιν ἄειδε θεὰ Πηληϊάδεω Ἀχιλῆος», то есть «пой, богиня, про «менис» Ахиллеса»[4].

— Вот как? И что же значит «менис»?

Кларисса на секунду задумалась.