Девушка из Золотого Рога

– Мне очень дорого твое здоровье, и потому разреши мне покорнейше сообщить тебе, что в Париже есть большая и красивая, отделанная мрамором мечеть. Кроме того, там живет шахиншах, изгнанный из Персии, а также некоторые родственники изгнанного принца Абдула Керима, которым Париж предоставил убежище.

– В таком случае мы не поедем туда.

Джон Ролланд поправил галстук, и в нем не осталось ничего от изгнанного принца.

– Тогда поедем куда-нибудь еще. В нормальную здоровую страну, без призраков и негров. Я хочу в Европу, развлечься, понимаешь, развлечься.

– Может, в Берлин, – предлагает Сэм Дут, и Джон равнодушно и устало кивает.

– Ладно, в Берлин.

Такси останавливается у аэродрома.

Глава 16

Вечерний Берлин тонет в огнях. Джон Ролланд прогуливается по Курфюрстендамм и заказывает себе в «Кемпински» холодную утку.

– Я хочу начать новую жизнь, – говорит он Сэму Дуту, и тот кивает в ответ, ибо он уже не в первый раз слышит эту фразу. Они направляются на Харденбергштрассе и начинают там новую жизнь. В час ночи, когда они выходят из бара «Барберина», Джон Ролланд еле держится на ногах и пытается втолковать водителю такси все преимущества трезвого образа жизни. Таксист равнодушно слушает его и, ориентируясь по смуглому лицу Сэма Дута и восточному профилю Ролланда, отвозит пассажиров по Королевской аллее вниз, в ресторан «Ориент». Там они выходят и исчезают за красным занавесом входной двери.

Половина второго ночи. Красный, устланный коврами зал ресторана переполнен. За пианино сидит молодой человек и играет фокстрот, уанстеп, танго, а один раз даже – вальс.

Головы посетителей покачиваются в такт музыке и напоминают редиски, плавающие в воде. То там, то здесь в изредка позевывающих ртах сверкают сквозь табачный дым золотые коронки, и оттого темно-красный зал напоминает огромный зев, заполненный кривыми и золотыми зубами. Официанты передвигаются по залу, словно марионетки в турецком театре теней. Счета лежат на тарелках, как прошения о помиловании, обращенные хозяевами ресторана к посетителям. Зал постепенно пустеет. Полупьяные гости сидят молча, окутанные утренними сумерками. Их бледные и бесцветные лица делают их похожими на экспонаты музея восковых фигур.

Никто уже не слушает музыку, которую играет пианист, никто не замечает, как лихой фокстрот становится медленней, переходя в какую-то необычную и волнующую мелодию. В темном прокуренном зале звучит некое подобие гимна, и Джону Ролланду слышатся в его звуках легкая поступь баядерок и матово-голубой узор персидских миниатюр.

У него пересохло в горле, он жадно выпивает коктейль и смотрит на Сэма Дута.

– Индокитайская гамма, – говорит он моргая.

Сэм Дут подзывает к себе метрдотеля. Через пять минут музыкант уже сидит перед Ролландом. На столе стоят бокалы с вином. Джон Ролланд высокомерно говорит по-английски:

– Странную музыку вы играете, она течет в нисходящей и восходящей гамме. Такие жалобные минорные звуки. Ее надо бы играть на флейте.

– Вы правы, – отвечает музыкант, не притрагиваясь к вину. – Это совсем другая полифония, она строится на трезвучии прима – кварта – квинта. Увеличенные секунды позволяют распознать происхождение всей гармонии.

Джон Ролланд слушает пианиста и чувствует, как его охватывает грусть. «Я просто законченный пьяница, – думает он. – Я приехал в Европу и болтаюсь по ночным кабакам, вместо того чтобы ознакомиться с культурой».

Музыкант напевает какую-то песню, постукивая по столу в такт мелодии. Джон Ролланд внимательно слушает его и говорит:

– Эта песня должна при каждом повторении повышаться на одну секунду, а последнее созвучие создает естественный переход в новую тональность. – Он напевает, и пианист удивленно слушает его. – Пейте, – говорит Ролланд и протягивает ему бокал.

– Спасибо, я не пью, – вежливо отвечает музыкант. – Я мусульманин, черкес из Стамбула. Когда-то состоял на службе в императорской гвардии.

Услышав это, Сэм Дут спешно расплачивается, и Джон Ролланд почти бегом покидает заведение.

Такси привозит их в отель «Эден». Входя в номер, Ролланд дает клятву начать с утра новую жизнь. Сэм Дут задумчиво кивает, глядя перед собой.

Джон Ролланд просыпается в полдень. От минувшей ночи осталась только головная боль и смутные воспоминания о волнующей музыке. «Это Европа, – думает он. – Берлин – город труда и культуры. Я должен вести себя достойно».

Он одевается и небрежно бросает Сэму:

– Хептоманидес, я иду в музей. Мне необходимо вдохновение, а потому я хочу прикоснуться к культуре. Ты оставайся здесь, тебе там делать нечего.

Выйдя из отеля, он в нерешительности останавливается, не зная, где находится музей, и ощущая страх при мысли о холодной темноте больших залов. Он поворачивает налево и оказывается перед большой церковью, входит в нее и с видом знатока рассматривает романские пилоны.

– Четырнадцатый век, не так ли? – спрашивает он у служителя церкви.

– Никак нет, – отвечает тот. – Эта церковь построена в память о кайзере Вильгельме. Начало двадцатого века.