Девушка из Золотого Рога

Запах старых ковров, стоявший в помещении, действовал на него успокаивающе. Он был абсолютно уверен, что сделал правильный выбор, решившись на эту работу, несмотря на свое звание. В конце концов, ему нужно было на что-то жить. Теплые краски ковров наводили на воспоминания о былом, канувшем в небытие мире. В мягких линиях старинных узоров вырисовывались сады, сцены охоты, битвы древних витязей и полные грусти фигуры стройных девушек с удлиненными глазами и узкими лицами.

Ахмед-паша сел в задней комнате магазина перед стопкой старинных ковров.

Он провел рукой по яркой ткани со старинными узорами.

– Керман, – прошептал он и записал цену.

Текинские, кашмирские, кошанские ковры, пестрые орнаменты которых отображали все цветовое великолепие Востока, скользили под его пальцами. Он сосредоточенно записывал их стоимость и набрасывал короткие аннотации, которые помогли бы богатым покупателям-варварам разглядеть в этом изобилии цветов классические военные сцены из эпоса Фирдоуси.

В полдень он снял обувь, разложил прямоугольный молитвенный коврик текинской работы, опустился на колени лицом в сторону города Пророка Мекки и молился долго и усердно.

Потом снова сел перед кипой персидских миниатюр и, вооружившись лупой, стал просвещать худощавого торговца:

– Этот узор, мой господин, напоминает школу Ахмеда Фабризи шестнадцатого столетия. Но вы не должны сбивать покупателя с толку. Это не Великий Бахзадэ. Тот любил композицию, уходящую вглубь картины, он рисовал сады, за ними озера, а еще дальше в глубине – оленя. Эта миниатюра принадлежит другому, менее искусному мастеру той же школы.

– Ага, – сказал Багдадиан и записал в каталог: «Узор Бахзадэ. Большая редкость».

Заметив это, Ахмед-паша сжал губы и подумал о том, что это и был, очевидно, тот путь, который привел многие народы к богатству и могуществу, в то время как империя Османов разваливалась. До позднего вечера проработал он в заставленной коврами комнате, а вернувшись домой, обнаружил на столе письмо с почтовым штемпелем Сараева. Ахмед-паша дрожащими руками вскрыл конверт. Он узнал о том, что Сараево – богобоязненный город, а Царска Джамии похожа на Голубую мечеть в Стамбуле, а также что Хаса – самый лучший муж в мире и что его родственники хорошие люди, которые прекрасно знают, что такое стамбульская принцесса. Далее он прочитал, что нет лучшего состояния в жизни женщины, чем замужество, и что нет лучшего места для свадебного путешествия, чем Сараево.

Письмо было коротким, с убегающими вверх строчками.

– Очень хорошо, – сказал паша и сложил письмо.

* * *

– Очень хорошо, – произнес Джон Ролланд, сидя в полночь на узкой улочке в Гринвич-Виллидж на краю сточной канавы и пытаясь намотать галстук Сэма Дута на свою трость. – Очень хорошо, – повторил он и попробовал поставить трость на тротуар.

Трость качнулась и упала. Сэм Дут расхохотался и хлопнул Ролланда по плечу. Потом они оба с грустью посмотрели на трость и замолчали. Из-за дверей маленького ресторана творческого анклава Нью-Йорка доносились пронзительные крики. Тусклые фонари висели над входом в кафе, а проходящий по улице полицейский с подозрением посмотрел на двух господ, сидящих у сточной канавы и играющих палочкой.

Цилиндры господ были сдвинуты на затылок, а один из них приложил левую руку к уху, открыл рот, и протяжный вопль пронзил ночную тишину Гринвич-Виллидж.

– Аманамана-а-а-а-ах! – запел он страстно и отчаянно.

Второй довольно улыбнулся и подхватил мелодию:

– Гьяшискйамана-а-а-ах! – запел он, подняв лицо к луне.

После чего они оба обнялись и завыли на луну:

– Ай-дирибе-е-ех, вай-дирибе-е-ех!

Из открывшейся двери ночного бара с ужасом выглянул портье в шитой золотом униформе.

Полицейский подошел к мужчинам и ткнул их резиновой дубинкой:

– Эй, вы что вопите?

– Мы поем, сэр, мы очень музыкальны.

У полицейского были красные, водянисто-светлые глаза, как океан у берегов зеленой Ирландии.

– Это не пение, а вопли, – заключил он повелительно. – Ступайте лучше домой.

– Друг мой, – возразил один из мужчин, – это индокитайская гамма, и ее звучание, как вы совершенно верно подметили, существенно отличается от ирландской. Но вы не должны к этому так легкомысленно относиться, миллионы людей при звуках этой гаммы переживают всю палитру человеческих эмоций: от эротических до религиозных.

– Так, – сказал полицейский угрожающе и достал свой блокнот. – Десять долларов, – заявил он и протянул им квитанцию.

Мужчины заплатили. Один из них встал и помог подняться другому. Обнявшись и ритмично покачиваясь, они пошли в сторону Вашингтон-сквер, и первый шепнул своему другу:

– Дикая страна. Люди здесь грубы и ужасно немузыкальны.