Девушка из письма

Мне почти не разрешают побыть с ней, но она, без сомнений, самый красивый ребенок, какого я только видела в своей жизни. У нее пока легкий пушок вместо волос, но он отливает медью, как и мои волосы, а ее ярко-голубые глаза просто сверкают, и они очень похожи на твои. Она такая спокойная! Ни разу не заплакала, в отличие от своей мамочки, которая льет слезы беспрестанно. Они дали мне подержать ее несколько минут, пока накладывали швы, и она ухватилась за мой палец с такой силой, что для меня стало очевидным: она уже в тот момент поняла – я ее мама. Мне могло показаться, но, по-моему, она даже улыбнулась мне. Сестра одернула меня. Сказала, я несу чепуху. Новорожденные младенцы не умеют улыбаться. Но в глубине души я уверена, что видела улыбку на ее личике. Это она нашла способ как бы заверить меня: все будет хорошо. После этого я ничего уже не помню. Должно быть, со мной случился обморок, поскольку очнулась я только в лазарете, а Роуз, как я назвала нашу малышку, уже со мной не было.

Айви услышала скрежет ключа в замочной скважине двери, расположенной в дальнем конце лазарета. Затем дверь громыхнула и распахнулась, со стуком ударившись в стену. Она запихнула лист бумаги и ручку под покрывало и подняла взгляд, увидев, как сестра Фейт и сестра Мэри Фрэнсис бодрыми шагами направляются к ней, шелестя на ходу сильно накрахмаленными сутанами. Она тут же опустила глаза, поскольку ее могли отчитать за то, что она слишком пристально смотрит на монахинь, и положила руки на бедра.

«Что ж, дитя мое, тебя ожидает работа в прачечной. Ты провела здесь неделю, но нельзя же вечно валяться в лазарете», – заявила сестра Мэри Фрэнсис, даже не подойдя к Айви достаточно близко.

«Думаю, Мэри будет готова вернуться к работе только через пару дней, – сказала сестра Фейт. – Она до сих пор едва держится на ногах».

Сестра Мэри Фрэнсис повернулась и зло посмотрела на молодую монахиню.

«Дай тебе волю, ты бы укрывала их на ночь пуховыми одеялами, а по утрам поила горячим шоколадом, сестра Фейт. А потому я останусь при своем мнении. Поднимайся, дитя мое, и поторопись».

Айви овладела паника, но она кивнула и взялась за покрывало, медленно отодвигая его и моля бога, чтобы ручка и письмо остались незамеченными. Простыня под ней была чистой, но ее ноги и спину покрывала корка запекшейся крови. Она не знала, что именно с ней происходило, она смутно помнила эти несколько дней сразу после родов, но, подслушав разговоры монахинь между собой, пришла к определенному выводу. У нее началось кровотечение, которое не удавалось остановить. И с тех пор она постоянно лежала в лазарете, не в силах двигаться от боли внизу живота.

Патришия приходила этим утром до завтрака. Она выглядела усталой и очень бледной. В ее обязанности входила замена постельного белья в лазарете, и пока она занималась этим, незаметно сунула под подушку Айви лист бумаги и ручку. Когда сестра Фейт на минуту вышла из палаты, чтобы взять что-то из шкафа в кладовке, Патришия успела пошептаться с подругой. Она видела дочку Айви. Девочка необычайно красива и довольна жизнью, едва ли вообще плачет в промежутках между кормлениями. Айви обронила слезу и поцеловала Патришию в покрытый веснушками нос, попросив передать этот поцелуй Роуз.

«Тебе уже тоже осталось недолго», – сказала она потом, погладив Патришию по животу.

«Это действительно так ужасно? Я имею в виду боль. До меня доносились твои крики всю ту ночь». – Патришия посмотрела на Айви, а потом бросила взгляд на дверь.

«Все не слишком страшно, – ободряюще сказала Айви. – Просто я подняла много лишнего шума. У тебя роды пройдут легко»…

«Только посмотри, как ты все перепачкала, какую жуткую грязь развела, – резко сказала сестра Мэри Фрэнсис, заметив запятнанные кровью простыни, которые Патришия на время оставила в углу палаты. – Ты, видимо, считаешь, что у нас мало работы без того, чтобы стирать еще и твое постельное белье. Будешь обязана сама постирать эти простыни, как только поднимешься с постели».