Девушка из кошмаров

Киваю. На большее рассчитывать не приходится, и на самом деле я и о таком-то просить не смел. Она делает глубокий вдох и, не поворачивая головы, задувает все свечи разом, вызывая у меня улыбку. Это старинный ведьминский салонный фокус – пока я был маленький, она всегда так делала. Затем задувает янтарную смолу и тянется за снимком Анны. И возвращает его мне. Пока я убираю его в бумажник, она достает из-под колена тонкий белый конверт.

– Пришло тебе сегодняшней почтой, – говорит она. – От Гидеона.

– От Гидеона? – рассеянно откликаюсь я и беру конверт.

Странновато как-то. Обычно, если он нам что-то присылает, это оказывается громадная посылка с книгами и мамино любимое овсяное печенье в шоколаде. Но когда я вскрываю конверт и вытряхиваю на ладонь его содержимое, из него выпадает всего лишь старая размытая фотография.

Вокруг раздается восковое постукивание – мама собирает свечи. Она обращается ко мне, задает какой-то невнятный вопрос, обходя дерево, размазывая янтарный пепел по камню. Я не слышу толком, что она говорит. Я во все глаза смотрю на фотографию, которую держу в руке.

На снимке перед алтарем стоит фигура в рясе и капюшоне. За ней еще фигуры, одетые так же, в красные рясы. Это фото Гидеона, проводящего ритуал, с моим атамом в руке. Но буксовать мой мозг заставляет не это, а тот факт, что у остальных фигур на фотографии, похоже, в руках тоже мой атам. На картинке по меньшей мере пять абсолютно одинаковых ножей.

– Что это? – спрашиваю я и показываю снимок маме.

– Это Гидеон, – рассеянно отвечает она, а затем замирает, когда видит атамы.

– Я знаю, что Гидеон, – говорю. – Но они-то кто? И что это, черт подери, за штуки? – указываю я на ножи.

Мне хочется верить, что это муляжи. Подделки. Но почему? И что, если это не так? Где-то там существуют другие люди, занимающиеся тем же, что и я? Как же я не знал? Об этом я думаю в первую очередь. А затем – о том, что смотрю на людей, создавших атам. Но это не может быть правдой. По папиным словам, и Гидеоновым тоже, атам чуть ли не старше земли, на которой я стою.

Мама все еще смотрит на фотографию.

– Ты можешь это объяснить? – спрашиваю я, хотя очевидно, что она не может. – Почему он послал мне это? Без пояснений?

Она нагибается и поднимает разорванный конверт.

– Не думаю, что это он, – говорит она. – Адрес его, а вот почерк – нет.

– Когда ты последний раз с ним связывалась? – спрашиваю я, прикидывая, не случилось ли чего.

– Только вчера. У него все хорошо. И о письме он не упоминал. – Она оглядывается на дом. – Я позвоню ему и спрошу.

– Нет, – вдруг говорю я, – не делай этого. – Откашливаюсь, гадая, как объяснить свою мысль, но, когда она вздыхает, понимаю, что она уже знает. – Думаю, мне нужно туда поехать.

Возникает крохотная пауза.

– Ты просто хочешь собрать вещи и отправиться в Лондон? – Она моргает. Это не категоричное «нет», которого я ожидал. На самом деле я, кажется, никогда не видел такого любопытства в маминых глазах. Дело в картинке. Она тоже это чувствует. Пославший ее, кем бы он ни был, сделал это в качестве приманки, и она действует на нас обоих.

– Я лечу с тобой, – говорит она. – Утром закажу билеты.

– Нет, мам. – Кладу руку ей на плечо и молюсь, чтобы мне удалось ее убедить. Она не может поехать вместе со мной. Потому что некто, или нечто, хочет, чтобы туда отправился я. Все это напряжение, о котором толковал Морвран, эта буря притяжений и отталкиваний – я наконец ее чувствую. Эта фотография вовсе не фотография – это большой и толстый знак. И если я последую за ним, он приведет меня к Анне. Нутром чую.

– Смотри, – говорю, – я поеду к Гидеону. Он объяснит это и убережет меня от беды. Я знаю, он это сделает.

Она бросает взгляд на снимок, на лице ее мелькает сомнение. Она не готова позволить одной-единственной картинке изменить ее мнение о человеке, которого мы оба знаем большую часть нашей жизни. По правде говоря, я тоже к этому не готов. Гидеон все объяснит, когда я туда доберусь.

– Кто бы ни был изображен на этой фотографии, – говорит она, – по-твоему, они знают про атам? Про то, откуда он взялся?

– Да. – И Гидеон, думаю, тоже знает. По-моему, всегда знал.

– И думаешь, они знают, как его открыть – как говорил Томас?

– Да, – повторяю я.

И более того. Все сходится. Мама смотрит на деревце, на черный мазок пепла, оставшийся от ее молитвы.

– Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, Кас, – говорит она отстраненным голосом. – Я знаю, ты хочешь ее спасти. Понимаю, ты должен. Но когда придет время, если цена окажется слишком высока, я хочу, чтобы ты вспомнил, что ты мой сын. Обещаешь?

Силюсь улыбнуться:

– Почему ты думаешь, что обязательно будет цена?

– Цена есть всегда. Так ты обещаешь?

– Обещаю.

Она мотает головой и отряхивает траву и пыль с платья, решительно отметая серьезность предыдущего момента.

– Возьми с собой Томаса и Кармель, – говорит она. – Я могу купить им билеты.

– Тут возникает проблема, – и я рассказываю ей о случившемся. На миг мне кажется, что у нее есть идея – что мне следовало бы сделать или как их помирить, – но затем она качает головой.