Девушка из Дании

Уважая желание Греты, Ханс прекратил проявлять к ней повышенное внимание и сосредоточился на продаже ее картин. Когда они оказывались наедине – в задней комнате конторы Ханса или в ее собственной мастерской в отсутствие Лили, – Грета, случалось, ощущала на себе его взгляд. И все же стоило Хансу отвернуться, как она невольно начинала рассматривать его широкие плечи и светлые волосы, касавшиеся воротничка. Она понимала, чего хочет, однако заставляла себя отбрасывать эти мысли. «Нельзя. До тех пор пока Эйнар еще…» В груди, лязгнув, смыкались невидимые клещи. Подобных страстей и сердечных волнений она ожидала от Лили, но никак не от себя самой – уже нет, больше нет, и не теперь, когда у нее полно незаконченных портретов и журнальных заказов на иллюстрации, когда муж, прокрадывающийся по квартире, словно тень, слаб телом и мятется духом, когда брат приехал в Париж, неопределенно заявив, что «хочет помочь», а Ханс, сидя за ее длинным рабочим столом и барабаня длинными пальцами по сосновой столешнице, дожидается, когда высохнет краска на камелии, когда Грета нальет ему вторую чашку кофе, напишет портрет Лили в кимоно; дожидается – терпеливо, спокойно, – когда Грета просто упадет в его объятья.

Кроме того, были еще домашнее хозяйство и квартира, ее касита, из дверей которой Грета вышла одним летним днем. Стояла жара, воздух был наполнен удушливой копотью автомобильных выхлопов. Блеклое солнце светило в подернутом дымкой небе, отчего город тоже как будто выцвел. Бежевые каменные фасады казались мягкими, точно подтаявший сыр. Женщины держали в руках платки и время от времени промокали ими шеи.

В метро оказалось еще жарче, потные ладони прилипали к перилам. На календаре был июнь, до ежегодного отдыха в Ментоне оставалось еще несколько недель. Грета засомневалась, выдержит ли – что-то этим летом непременно изменится, говорила она себе, – но в эту минуту у платформы остановился поезд.

В Пасси[57], куда она вышла, дышалось легче. Дул легкий ветерок, пахло свежескошенной травой, негромко журчал фонтан. Слух Греты различил упругий стук теннисного мяча, ударившегося о красное глиняное покрытие корта. Где-то неподалеку выбивали ковер.

Многоквартирный дом располагался в бывшем особняке, выстроенном из желтого гранита с отделкой из медных сплавов. К нему вела короткая, в форме полумесяца, подъездная дорожка, на которой там и сям виднелись пятна машинного масла. Дорожку, словно часовые в карауле, обрамляли туго подвязанные розовые кусты. Стеклянный парадный вход украшала изящная ковка, прямо над ним располагался балкон. Балконная дверь была распахнута, занавеска колыхалась на ветру. До Греты донесся женский смех, потом мужской.

Анна снимала квартиру на втором этаже. Три вечера в неделю она выходила на сцену «Пале Гарнье» в постановке «Кармен», а после спектакля, около полуночи, ужинала холодным крабовым мясом в ресторане «Прюнье»[58]. С недавнего времени она клялась, что не вернется в Копенгаген. «Там для меня все слишком благочинно», – говорила Анна, прижимая ладонь к груди.

Дверь открыла она сама. Ее светлые волосы были стянуты в пучок на затылке. Заплывшую жиром шею прореза́ли глубокие коричневые борозды, разделявшие складки кожи. На пальце у Анны сверкало крупное коктейльное кольцо с рубином, оправа которого была выполнена в форме взрывающейся звезды. Анна сделала себе имя в оперном мире; худосочные молодые люди с запавшими глазами посылали ей неограненные драгоценные камни, имбирное печенье и карточки, надписанные нервным почерком.

В гостиной было не развернуться; из мебели имелся диванчик с золочеными ножками и гобеленовой вышивкой на спинке. В изящной вазе стояли тигровые лилии, их плотные зеленые бутоны были испещрены прожилками. Горничная в черной униформе подала лимонад и анисовый ликер. Позади кресла стоял мужчина – высокий, в нелепом темном пальто.

– Это профессор Больк, – представила его Анна.

– Я так и поняла, – сказала Грета и обратилась к мужчине: – Вам не жарко?

– Профессор Альфред Больк. – Он протянул ей руку. – Я почему-то все время мерзну, – сказал он, слегка поежившись под пальто.

Глаза у него были темно-голубые, с янтарными крапинками, волосы – золотисто-русые, оттенка дорогой древесины, набриолиненные и зачесанные назад, так что кончики завивались у самой шеи. Из-под пальто виднелся синий шелковый галстук с крупным узлом и брильянтовой булавкой. Свои визитные карточки профессор носил в серебряной визитнице. Он приехал из Дрездена, где возглавлял городскую женскую консультацию.

Горничная подала профессору кофе со льдом.

– Мне нельзя лимоны, – пояснил он, поднимая бокал.

С балкона подул ветерок. Грета села на диван подле профессора. Чуть приподняв плечи, тот вежливо улыбнулся. Грета понимала, что ей следует дождаться его вопросов, но внезапно ощутила потребность рассказать об Эйнаре и Лили прямо сейчас.

– Дело касается моего мужа, – пробормотала она.

– Насколько мне известно, есть некая милая девушка по имени Лили, – произнес Больк.