Девушка из Дании

Аннемари выкладывала книги на стол перед Эйнаром небольшими, слегка накрененными стопками. Она одолжила ему свинцовые шарики в чехле из фетра – держатель страниц, благодаря которому они оставались открытыми, пока Эйнар переносил нужную информацию в записную книжку с оловянной обложкой.

Широкие, испещренные царапинами читательские столы напомнили Эйнару верстаки, на которых копенгагенские торговки на рыбном рынке Гаммель Странда[62] рубили головы окуням. Места на столе вполне хватало, чтобы разложить сразу несколько книг, и, глядя на раскрытые, песчаного цвета страницы, Эйнар стал воспринимать их как свой маленький защитный барьер. Такое же чувство он испытывал при чтении: каждая фраза о мужчине и женщине словно бы защищала Эйнара на предстоящий год, за который, как он себе пообещал, все должно измениться.

В итоге он прочел достаточно, чтобы утвердиться в мысли о том, что у него тоже присутствуют женские органы – скрытые глубоко в полости тела органы Лили, скопления кровяных клеток, изгибы и складки плоти, делающие ее той, кто она есть. Поначалу в это верилось с трудом, однако постепенно идея о том, что его проблема носит не психический, а физиологический характер, обретала в сознании Эйнара все большую ясность. Он воображал матку, спрятанную за тестикулами, молочные железы где-то в плену грудной клетки.

Эйнар провел в читальном зале неделю, и в каждый из этих семи дней наступал момент, когда сделанные открытия ошеломляли его до такой степени, что он утыкался лицом в сложенные на столе руки и беззвучно плакал.

Если ему случалось задремать, Аннемари будила его своей маленькой белой ручкой.

– Уже полдень, – сообщала она, и он, еще не придя в себя, переспрашивал:

– Полдень?

Ах да, полдень.

Карлайл взял привычку ежедневно предлагать зятю совместную прогулку.

– Встретимся в полдень? – говорил он по утрам, когда Эйнар выходил из квартиры, изнутри пылая предвкушением очередного визита в библиотеку.

– Вряд ли получится, – отвечал Эйнар.

– Но почему? – недоумевала Грета.

Сестру Карлайл с собой не приглашал. Однажды он сказал Эйнару, что даже в детстве Грета разочарованно вздыхала, когда он звал ее прогуляться к каньону Арройо-Секо на полигон для стрельбы из лука.

– Она всегда была слишком занята, – объяснял Карлайл. – Читала Диккенса, писала стихи, рисовала горы Сан-Габриэль или мои портреты, хотя мне их никогда не показывала. Если я просил разрешения посмотреть на ее акварели, она лишь краснела и упрямо скрещивала руки на груди.

Поэтому Карлайл переключил внимание на Эйнара. Сперва ему приходилось уговаривать зятя. Голубые глаза Карлайла, более светлые и прозрачные, чем у Греты, казалось, читали мысли Эйнара. Рядом с Карлайлом Эйнар чувствовал себя неловко и, сидя на стуле с веревочным сиденьем, постоянно ерзал, перенося вес с одной ноги на другую, и то выпрямлял спину, то снова сутулился.

Карлайл купил автомобиль, красный «Альфа-Ромео Спорт-Спайдер» со спицевыми колесами и подножкой, к которой крепился инструментальный ящик, тоже красный. Карлайлу нравилось ездить с откинутым брезентовым верхом. Приборная панель была черная, с шестью круглыми индикаторами и небольшой серебристой рукояткой, за которую Эйнар держался на поворотах. Пол в салоне был из рифленой стали, и когда Карлайл гонял на «Спайдере» по Парижу, Эйнар сквозь подошвы ощущал жар разогретого двигателя.

– Научись уже доверять людям, – сказал Карлайл Эйнару во время одной из поездок.

Его рука, сжимавшая черный набалдашник рычага переключения передач, дружески похлопала Эйнара по колену. Они ехали на стадион с теннисным кортом в предместье Отёй. Стадион находился неподалеку от Булонского леса, его бетонная чаша виднелась между крон тополей. Было позднее утро, белый солнечный диск высоко стоял в голубом небе. Полотнища флагов вдоль окружности стадиона безвольно повисли. Парк, где располагались теннисные корты, был обнесен железными воротами; контролеры на входе, одетые в зеленые пиджаки и соломенные шляпы, забирали у посетителей билеты и рвали их пополам.

Служитель парка проводил Карлайла и Эйнара к небольшому зеленому боксу под скошенной крышей. Внутри имелось четыре плетеных кресла, на каждом лежало по полосатой подушке. Бокс стоял на краю теннисного корта с покрытием из дробленой глины, красной, как румяна, некогда купленные Лили в универмаге «Фоннесбек».

На корте разминались две молодые женщины. Первая, из Лиона, в длинной белой юбке в складку, движениями напоминала скользящую по морю шхуну. Вторая, если верить программке, приехала из Нью-Йорка и была высокой и смуглой, с короткими волосами, блестящими, как кожаный шлем авиатора.