Девушка из Дании

Итак, он все знал. Грета слегка растерялась. Да, так с чего все началось? Считать ли началом тот день четыре года назад, когда она попросила Эйнара надеть туфли Анны? Или нет?

– Он убежден, что по сути является женщиной, – сказала она.

Профессор Больк с тихим присвистом втянул воздух сквозь зубы и быстро кивнул.

– По правде сказать, я тоже так считаю, – призналась Грета. Она описала платья с коротким рукавом, горчично-желтые туфли и камисоль особого покроя; поведала о том, как Эйнар ходит в купальню у моста Сольферино и спускает деньги в универмаге «Бон Марше» на Паромной улице. Рассказала о Хенрике, Хансе и еще двух-трех мужчинах, к которым сердце Лили воспылало страстью и было разбито. – Лили очень красивая, – подытожила Грета. – Очень.

– Эти мужчины… этот Ханс… Вам есть что еще сказать?

– В общем, нет. – Грета подумала о Хансе, который, вероятно, в эту самую минуту вешал портрет с камелией у себя в галерее.

Ничто не потрясало ее сильнее тех случаев (пускай и не частых), когда Ханс приходил в ее мастерскую, разглядывал картину, потирая подбородок, и отказывался ее брать.

– Не годится, – заключал он два или три раза в год, повергая Грету в шок, от которого она застывала столбом и даже не могла проводить гостя до дверей. Порой в спокойном состоянии она размышляла, стоит ли воспринимать эти отказы так остро.

О врачах впервые заговорила Анна.

«Может, показать его доктору?» – как-то раз предложила она. Анна и Грета в тот день были в багетной лавке недалеко от гостиницы Оскара Уайлда. Там стояли ящики со старыми картинными рамами – вес некоторых доходил до полусотни килограмм. Пыльные ящики пачкали юбки. – «Я за него переживаю», – добавила Анна.

«Я ведь рассказывала тебе, что случилось в Дании, на приеме у Хекслера. Не знаю, выдержит ли он еще один визит к врачу. Боюсь, он сломается».

«Неужели тебя ни капельки не волнует его здоровье? Этот болезненный вид, эта жуткая худоба? У меня иногда складывается впечатление, что он почти бесплотный!»

Грета задумалась. Да, Эйнар выглядел бледным, под глазами пролегли синие круги, кожа действительно сделалась прозрачной. Грета замечала тревожные признаки, но беспокоило ли ее это больше, нежели все остальное? Его кровотечения время от времени повторялись на протяжении уже четырех с лишним лет. Она научилась жить с ним, с его преображением. Да, Эйнар будто бы находился в процессе постоянной трансформации, будто бы всем этим переменам – загадочным кровотечениям, ввалившимся щекам, неудовлетворенным желаниям – суждено длиться вечно и бесконечно. Хотя если подумать, а кто не меняется? Разве жизнь любого человека не есть цепочка обновлений? В ящике с откидной крышкой на цепях Грета обнаружила подходящую раму с золотой каемкой для свежего портрета Лили.

«Но если ты знаешь хорошего доктора, – сказала она Анне, – если у тебя есть такой на примете, мне стоит с ним поговорить. От этого точно хуже не будет, верно?»

– Я бы хотел осмотреть вашего мужа, – произнес Больк, и Грета сразу вспомнила доктора Хекслера и его дребезжащий рентген-аппарат. Позволит ли Эйнар снова отвести себя к врачу?

Профессор Больк отхлебнул кофе и извлек из кармана блокнот.

– Не думаю, что ваш муж психически болен, – заключил он. – Уверен, другие врачи убеждали вас в этом, но я так не считаю.

В гостиной Анны висел портрет Лили на скамейке в парке. За ее спиной вели беседу двое мужчин, державших в руках головные уборы. Картина висела над столиком у стены, заставленным фотографиями Анны в серебряных рамках: оперная дива в разнообразных париках и костюмах обнималась с друзьями после спектаклей. Сцену в парке Грета написала год назад, когда Лили появилась в касите, прожила три недели, а после исчезла на полтора месяца, когда Грета шаг за шагом приучалась жить и работать без мужа. Какое-то время, в течение которого Эйнар общался с ней исключительно в образе Лили, Грета и сама считала его сумасшедшим. Периодически он как будто бы впадал в транс; его глаза становились такими темными, что она могла разглядеть в них собственное отражение.

– Я сталкивался с подобным случаем, – продолжал профессор Больк. – Этот человек работал трамвайным кондуктором. Молодой мужчина, симпатичный, даже весьма привлекательный, худощавый и бледный – разумеется, – чуточку дерганый. Нервный тип, но это и понятно, учитывая его положение. Он пришел ко мне на прием, и первое, что я заметил, – не заметить было нельзя! – это груди, крупнее, чем у большинства девушек-подростков. Он уже тогда называл себя Зиглиндой, и мне это показалось странным. Однажды он явился в женскую консультацию, умоляя о приеме. Другие доктора сказали, что принять мужчину в гинекологической клинике невозможно, и отказались его осматривать, а я согласился и после обнаружил – никогда не забуду этот день, – что он одновременно и мужчина, и женщина.

Грета попыталась представить, как это могло выглядеть: нечто отвратительное, лишнее, как новая плоть поверх старой, безжизненно прилепившееся между мужских ног.

– И что вы ему сказали? – спросила она.