Девушка из Дании

Сразу за Севастопольским бульваром, к северу от Центрального рынка, есть маленькая, всего в два квартала, улочка. Название ее несколько раз менялось. Сперва она называлась Перечной: здесь некогда процветал, а потом разорился большой магазин специй. Когда на ней открылся отель для солдат, возвращавшихся с войны, она носила название Недельной улицы. Теперь же она была известна – по крайней мере в народе, поскольку сине-белый указатель отсутствовал, – как Ночная улица. Здания тут были черными, слой угольной сажи покрывал подоконники и сиротливо стоящие фонари, нишу общественного писсуара, оборванный тент табачной лавки, где также приторговывали пшеничной водкой и женщинами. Двери домов были пронумерованы, а вот табличек не имелось. Кроме хозяина табачной лавки, обладателя рыжих усов с застрявшими в них крошками от утренней бриоши, на Ночной улице, казалось, больше никто не жил и не вел дел, законных и не очень. Дверь с номером 22 и пузырчатым стеклом открывалась в коридор, в котором воняло так же, как в закопченном писсуаре. Лестница вела к еще одной двери, носившей следы и вмятины от ног, за дверью находилась стойка, за стойкой – женщина по имени – во всяком случае, так она сама представлялась – мадам Жасмин-Карто и ее бесхвостая кошка породы мэнкс, Софи.

Мадам Жасмин-Карто была тучной, но еще не старой женщиной. На руках у нее росли темные волосы, такие густые, что в них порой терялись золотые браслеты-цепочки, которые она носила на запястьях. Когда-то она сказала Эйнару, что кошка досталась ей в наследство от одной из девочек – та вышла замуж за греческого князя и уехала из Парижа. Еще она рассказывала, что за долгие годы посетителями ее salles de plaisir[35] успели побывать несколько послов, премьер-министр и добрая дюжина графьев.

За пять франков мадам Жасмин-Карто давала Эйнару ключ, цепью пристегнутый к медной шишке. Ключ открывал комнату номер три – узкое помещение, где стояли обитое зеленой шерстяной тканью кресло, проволочная корзина для мусора, предусмотрительно опустошенная, а еще были два окна с опущенными темными шторами. Лампочка под потолком создавала вокруг кресла колпак света. В запахе аммиака присутствовал оттенок сырости и чего-то горько-соленого.

Шел май, на каждый прохладный день выдавалось два теплых и солнечных. В узкой комнате, однако, царил холод. Зимой Эйнар сидел в зеленом кресле прямо в пальто и смотрел на облачка пара, вырывавшиеся изо рта и носа при дыхании. Он посещал мадам Жасмин-Карто не так долго, чтобы знать по опыту, но все же подозревал, что в августе унылые стены, пожелтевшие от табака и в застарелых потеках, непременно начнут потеть.

Сегодня Эйнар снял куртку – накладные карманы, модный ремень с петлей. Эту куртку, как и почти всю остальную одежду, купила ему Грета: по ее мнению, он понятия не имел, как одеваются в Париже. Исключением, разумеется, были наряды Лили: платья с заниженной талией и шелковые головные шарфы в тон, лайковые перчатки длиной выше локтя с жемчужными застежками, туфли с ремешком на щиколотках, украшенным стразами, – все это Лили покупала сама. Эйнар откладывал еженедельное содержание Лили в банку из-под варенья, и в следующие два-три дня она запускала руку в узкое горлышко банки, выуживала оттуда сантимовые монетки и тратила их по своему усмотрению. В бюджете Эйнара появилась отдельная расходная статья: «средства Лили». Стараясь побаловать ее, он рылся в карманах своих габардиновых брюк в поисках лишних франков. Если ничего не находилось, Лили шла к Грете, которая в общении с ней, казалось, знала всего два слова: «да» и «еще».

Эйнар поднял плотную штору. За заляпанным стеклом, опираясь согнутой ногой на венский стул, стояла девушка в леотарде и черных чулках. Она танцевала без музыки. В другом окошке белело лицо второго мужчины; он прижимал лоснящийся нос к стеклу, которое запотело от его дыхания. Девушка, как видно, знала о зрителях: хотя впрямую на их расплющенные носы она и не смотрела, но прежде, чем сбросить очередной предмет одежды, вертела головой и кивала.

Танцовщица стащила с округлых, полных рук длинные перчатки, такие же, как у Лили. Она была некрасива: сухие черные волосы, торчащие во все стороны, лошадиный подбородок, бедра чересчур широкие, а талия чересчур узкая. Тем не менее, на взгляд Эйнара, было что-то трогательное в ее скромности, в том, как аккуратно она складывала перчатки, леотард и, наконец, чулки, прежде чем повесить их на спинку венского стула, точно они могли понадобиться ей снова.

Вскоре на ней остались только туфли. Она начала танцевать более энергично: вытягивала носки, простирала перед собой руки, запрокидывала голову, демонстрируя белое горло с голубыми венами, натянувшимися под кожей.