Девушка из Дании

– Трудно сказать наверняка. Вероятно, причина в питании. Следите, чтобы он не употреблял косточковых фруктов и не ел рыбу с костями.

– Вы действительно считаете, что причина только в этом? В питании? – Грета отступила на шаг. – Доктор Хекслер, вы уверены, что Эйнар абсолютно здоров?

– Его здоровье в норме, однако нормален ли он? Ни в коем случае. У него определенно есть проблемы.

– Что же мне делать?

– Вы запираете гардеробный шкаф на ключ, чтобы муж не пользовался вашей одеждой?

– Разумеется, нет.

– Заприте немедленно.

– Но как это поможет? Кроме того, у него есть и свои платья.

– Избавьтесь от них как можно скорее. Госпожа Вегенер, вам не следует поощрять такое поведение. Видя ваше одобрение, ваш супруг полагает, что в играх в Лили нет ничего дурного. – Доктор Хекслер помолчал, потом добавил: – Необходимо лишить его каких бы то ни было надежд. Вы не потакали ему, верно? Ради его собственного блага, скажите, что вы подобного не поощряли!

Именно этого Грета и боялась больше всего: того, что вину за Лили предъявят ей. Что она каким-то образом навредила мужу. Стены в коридоре были тускло-желтыми и обшарпанными. Рядом с Гретой висел портрет доктора Хекслера, похожий на те, что писала она сама.

Недели две назад ей позвонил Расмуссен. Он сообщил, что Лили заходила в галерею.

«Конечно, я сразу узнал ее по вашим картинам, – сказал он. – Но, видимо, она себя неважно чувствовала – то ли переутомилась, то ли мучилась жаждой».

Расмуссен сказал, что предложил Лили кресло, в котором она быстро уснула, пустив блестящую слюнку. Тем временем в галерею заглянула баронесса Хаггард со своим шофером-египтянином. Баронессе нравилось представлять себя в авангарде аристократии, и она не преминула отметить иронию момента – истинный, как она выразилась, модернизм, – увидев модель с портрета, спящую перед этим самым портретом. В галерее раздались аплодисменты, приглушенные мягкими перчатками из страусовой кожи: баронесса отдала должное «всей сцене». На выставке были представлены пять картин, написанных на юге Франции в конце знойного августа, и каждую словно бы подсвечивало сзади медленное, неторопливое солнце Ментона. Все они изображали Лили – такую, как сейчас в кресле: застенчиво-неловкую, обращенную в себя, с ее экзотичной внешностью и позой, крупным носом, острыми коленями, накрашенными веками и светлым лицом.

«Баронесса купила все пять, – отчитался Расмуссен. – А Лили так и проспала сделку. Грета, с ней все в порядке? Я от души надеюсь, что да. Вы ведь не заставляете ее позировать слишком долго? Берегите ее, Грета. Ради собственного блага».

– Вы действительно не считаете эти кровотечения поводом для беспокойства? – обратилась Грета к доктору Хекслеру. – Совсем?

– Не в такой степени, как его бредовая идея о том, что он женщина, – ответил тот. – Тут даже рентгеновские лучи бессильны. Хотите, я поговорю с Эйнаром? Объясню ему, что он причиняет себе вред.

– А это так? – наконец отважилась спросить Грета. – В самом деле?

– Разумеется. Полагаю, вы согласитесь со мной, госпожа Вегенер: если он не остановится, нам придется принять более серьезные меры. В этом образе ваш супруг не сможет жить полноценной жизнью. Конечно, Дания – весьма открытая страна, но речь ведь не об отсутствии предубежденности, а о душевном здоровье, не так ли, госпожа Вегенер? Вы и сами признаёте, что в желаниях вашего мужа есть нечто нездоровое. Мы с вами, будучи сознательными гражданами, не можем допустить, чтобы он разгуливал под видом Лили. Даже в Копенгагене. Даже изредка. Даже под вашим присмотром. Мы обязаны сделать все возможное, чтобы изгнать из него демона, поскольку то, что в нем сидит, и есть демон, так ведь, госпожа Вегенер? Согласны?

В это самое мгновение Грета, тридцатилетняя калифорнийка, которая как минимум три раза едва не лишилась жизни по неосторожности (к примеру, второй раз произошел, когда она, десятилетняя, сделала стойку на руках на тиковом планшире «Фридриха VIII» – корабля, перевозившего ее семью в Данию в первый раз), поняла, что доктор Хекслер смыслит в своем деле крайне мало, а то и вообще ни в чем не разбирается. Грета осознала, что ошиблась, и услышала, как Эйнар опять застонал на койке за складной ширмой.

Часть вторая. Париж, 1929 год

Глава тринадцатая