Девушка из Дании

– Нет. – Лили сделалось не по себе. Она понимала, что должна помнить это место, неуловимо-знакомое, как лицо из далекого прошлого.

– Совсем не узнаешь?

– Разве что смутно.

Внизу заиграл патефон: полька в исполнении аккордеона и рожка.

– Это болото в Синем Зубе.

– Где родился Эйнар?

– Да. И Эйнар, и Ханс.

– Ты там бывала?

– Нет, но так часто видела на картинах и так много слышала об этом месте, что, закрыв глаза, представляю его как наяву.

Лили рассматривала полотна: болото, окруженное орешником и липами, величественный дуб над большим валуном. Перед ее глазами встало воспоминание, пускай принадлежало оно и не ей: она следует за Хансом по тропинке, под ногами чавкает болотная жижа. Лили помнила, как швыряла в болото предметы, украденные с бабушкиной кухни, а потом смотрела, как они исчезали в нем навсегда: оловянная кружка, передник с завязками из волокон пушицы. Помнила, как разрезала торф на кирпичики и рыхлила сфагновые угодья. Как Эдвард I, пес-заморыш, однажды поскользнулся на поросшем лишайником камне и утонул в темной воде.

Грета все выкладывала и выкладывала холсты, фиксируя уголки баночками с краской и чайными блюдцами.

– Он родом оттуда. – Грета стояла на четвереньках, ее лицо закрывали волосы.

Она методично разворачивала каждый холст, прижимала к полу по краям и выравнивала относительно прочих – дюжин и дюжин миниатюрных пейзажей, составлявших основную часть работ Эйнара.

Лили наблюдала за ней, за ее глазами, чуть съехавшими к носу. Когда Грета двигалась, серебряные браслеты на запястьях звенели. Гостиная Вдовьего дома, окна в которой выходили на север, юг и запад, наполнялась сдержанными оттенками картин Эйнара: серыми, белыми, приглушенными желтыми, коричневым цветом грязи и глубоким черным – полуночного болота.

– Он трудился не покладая рук, дни напролет, – промолвила Грета тихим, ровным и каким-то не своим голосом.

– Сможешь их продать? – задала вопрос Лили.

Грета замерла. Пол был почти целиком заполнен картинами. Выпрямившись, она поискала взглядом, куда можно ступить. Встала у стены, возле печки на чугунных ножках.

– То есть тебе они не нужны?

Что-то подсказывало Лили, что сейчас она делает ошибку, и все же она ответила:

– Не знаю, много ли у нас будет места. К тому же я не уверена, как отнесется к этому Хенрик, у него ведь свои работы. И вообще он предпочитает более современную живопись. Как-никак, это Нью-Йорк.

– Я просто подумала, что ты захочешь их забрать. Может, возьмешь хотя бы часть?

Лили зажмурилась и тоже увидела болото, и выводок белых щенков, и бабушку на страже кухонной плиты, и Ханса, распластавшегося на слюдяном камне, а потом, как ни странно, юную Грету в бутылочно-зеленом коридоре Королевской академии изящных искусств с зажатым в кулаке новеньким набором кистей из ворса куницы. «Я нашла лавку, где продают товары для художников», – радостно сообщила Грета в том утраченном воспоминании.

– Дело не в том, что они мне не нужны, – услышала Лили собственный голос. Этот день, один из последних, проведенных ею во Вдовьем доме, уже погружался в омут памяти. Только вот чьей памяти? – Я просто не могу взять их с собой, – добавила она и поежилась, внезапно охваченная чувством, что все вокруг принадлежит кому-то другому.

Глава двадцать восьмая

На следующий день после отъезда Лили и Карлайла в Дрезден разразилась летняя гроза. Грета была дома, в гостиной – поливала плющ в горшке на приставном столике в стиле ампир. Без солнечного света комната поблекла; Эдвард IV спал на полу под сундуком. Сосед снизу был в море и, вероятно, в эту самую минуту попал в шторм; следом за раскатом грома послышался визгливый смех жены моряка.