Девушка из Дании

Она что-то почувствовала в его голосе. Почти физически ощутила присутствие: костяшки пальцев прижаты к филенчатой двери, ладонь другой руки несильно стискивает круглую дверную ручку. Грета представила Ханса посреди коридора, освещенного единственным бра в конце лестницы. Представила точку, в которой его лоб соприкасается с дверью.

– Нет-нет, сейчас ничего, – отозвалась она.

Повисла тишина, которую нарушали только лягушачий хор на торфяном болоте да уханье сов в кронах вязов.

– Ну ладно, – произнес Ханс, однако Грета не услышала шагов его обтянутых носками ног по ковровой дорожке.

Ушел он к себе или нет? Не теперь, сказала себе Грета. Все в свое время.

На следующий день она встретилась с баронессой Аксгил в утренней столовой. Окна комнаты выходили на болото, которое поблескивало за деревьями. По периметру столовой были расставлены папоротники в горшках на железных подставках, на стене развешена коллекция бело-голубых фарфоровых тарелок. Баронесса оказалась сухопарой женщиной с длинными руками и ногами, на тыльной стороне ее кистей сквозь кожу проступали бугорчатые вены. Голова – как и у сына, «борребю» по размеру и форме, – торчала на жилистой шее, седые волосы были стянуты в аккуратный пучок, делавший глаза у́же. Баронесса занимала место во главе стола, Ханс – напротив матери, Грета сидела между ними. Слуга подал копченый лосось, яйца вкрутую и треугольники хлеба с маслом.

– Боюсь, я не помню никакого Эйнара Вегенера, – только и промолвила баронесса. – Ве-ге… так вы сказали? В нашем доме перебывало много мальчиков. У него были рыжие волосы?

– Нет, каштановые, – сказал Ханс.

– А, каштановые. – Усадив Эдварда IV к себе на колени, баронесса кормила его кусочками лосося. – Хороший мальчик, наверное. Давно умер?

– Около года назад, – подала голос Грета. Она обвела комнату долгим взглядом, и та напомнила ей другую утреннюю столовую на другом конце земного шара, где все еще властвовала женщина, похожая на баронессу.

В тот же день Ханс повел ее по тропинке вдоль сфагнового болота к деревенскому дому. В доме была соломенная крыша с бревенчатыми карнизами, из трубы поднимался дымок. Ханс и Грета не стали заходить во двор, где в загоне копошились куры, а трое ребятишек возили палочками по грязи. В дверном проеме стояла светловолосая женщина; щурясь от солнца, она смотрела на своих детей – двух мальчиков и девочку. За загородкой чихнула лошадь, дети рассмеялись, а старенький Эдвард IV у ног Греты задрожал.

– Я их не знаю, – сказал Ханс. – Живут здесь уже какое-то время.

– Думаешь, она впустит нас, если попросим? Посмотреть, что тут и как.

– Лучше не надо, – сказал Ханс.

Он положил руку пониже спины Греты и держал ее так всю дорогу через поле. Длинные узкие стебли травы щекотали ей ноги, Эдвард IV трусил рядом.

На кладбище стоял деревянный крест с выбитой надписью: «Вегенер».

– Его отец, – пояснил Ханс, указав на заросшую травой могилу в тени красной ольхи.

По соседству с кладбищем стояла беленая церквушка, земля была неровной и каменистой, солнце слизало с райграса ночную росу, и в воздухе разлился сладкий запах.

– У меня остались его картины, – сказала Грета.

– Оставь их себе, – посоветовал Ханс, не убирая руки.

– Каким он тогда был?

– Просто маленьким мальчиком со своей тайной. Ничем не отличался от всех нас.

Небо было высоким и безоблачным, ветер шелестел листьями красной ольхи. Грета отогнала мысли о прошлом и будущем. Это лето на Ютландии – такое же, как в годы юности Эйнара, когда он, без сомнения, испытывал и счастье, и грусть. Она вернулась домой без него. Вот она, Грета Уод, возвышается над травой, отбрасывая на могилы длинную тень. Она вернется домой без него.

На обратном пути в Копенгаген Ханс спросил:

– Не передумала насчет Калифорнии? Едем?

Двенадцать цилиндров «Хорьха» работали на полную мощность, от вибрации мотора кожа Греты мелко дрожала. Ярко светило солнце, верх кабриолета был опущен, и где-то в районе Гретиных щиколоток металась на ветру бумажная ленточка.

– Что ты сказал? – крикнула она, зажав волосы в кулак.

– Мы едем в Калифорнию?