Девушка из Дании

– Если она позволит.

Лили не ревновала; с чего бы? Она почувствовала облегчение, и одновременно с этим на нее стремительным потоком нахлынули воспоминания: Ханс и Эйнар играют позади бабушкиного дома; на гвоздике возле плиты висит передник; Грета почти преследует Эйнара, постоянно сталкиваясь с ним в коридорах Академии; в день венчания Грета идет по проходу церкви Святого Албания – как обычно, торопится. Жизнь Лили полностью перевернулась, и за это она благодарна судьбе.

– Грета не выйдет за меня, пока не будет знать, что ты крепко стоишь на ногах.

– Она так сказала?

– Это и без слов понятно.

В квартире наверху снова заорал моряк, потом хлопнуло окно. Лили и Ханс улыбнулись. В свете уличных фонарей Ханс выглядел совсем юным. Чуб на его голове разлохматился, щеки порозовели. Лили видела облачка пара, вылетающие из его рта, видела, как их дыхание смешивается на холоде.

– Шлюха! – взревел моряк. Все как всегда.

– Я сделала что-то плохое? – спросила Лили.

– Нет, – покачал головой Ханс. Он выпустил ее руки и на прощание поцеловал в лоб. – Ни ты, ни Грета.

Глава двадцать шестая

Поразмыслив, Грета сочла последний портрет Лили неудачным. Задняя часть шеи получилась некрасивой, чересчур толстой, спина – чересчур мощной; плечи занимали почти всю ширину холста. Все это смотрелось уродливо, поэтому Грета сложила холст, бросила его в чугунную печку в углу и сожгла, вдыхая едкие испарения краски.

В череде неудавшихся работ этот портрет был не первым и не последним. Грета пыталась закончить первую серию картин с самого возвращения в Копенгаген, но у нее никак не выходило. То она промахивалась с размерами, то с палитрой, то полупрозрачный жемчужный оттенок, который Грета любила придавать щекам Лили, превращался в цвет свернувшегося молока. Как-то раз, пока Лили стояла за прилавком в парфюмерном отделе «Фоннесбека», Грета попробовала пригласить натурщика, студента Королевской академии. Выбрала самого миниатюрного юношу в классе, стройного блондина с густыми ресницами, который заправлял свитер в брюки. Придвинула к окну лакированный сундук и попросила натурщика встать на него, сцепив руки на пояснице.

– Смотри вниз, на ноги, – велела Грета, усаживаясь перед мольбертом.

Холст был совершенно чист, и ей вдруг показалось, что на этой зернистой, бугорчатой поверхности ничего нельзя создать. Она набросала карандашом контуры головы и туловища, но спустя час работы портрет начал походить на карикатуру: огромные водянистые глаза и осиная талия. Грета заплатила юноше десять крон и отправила домой.

Были и другие модели: миловидная женщина, повариха из гостиницы «Палас», и мужчина с напомаженными усами – Грета попросила его снять рубашку и в вырезе майки увидела грудь, покрытую черными волосами, точно шерстяным ковром.

– Рынок сокращается, – сказал Ханс тем вечером, когда вернулся во Вдовий дом, расставшись с Лили на улице.

Галерея на Кристалгаде закрылась, ее окна были изгвазданы побелкой. Владелец галереи исчез; одни говорили, что он бежал в Польшу, набрав огромных долгов, другие утверждали, что он работает в доках Азиатской компании, грузит ящики со специями. И он был одним из многих. Фарфоровая фабрика Хеннигсена, закупившая еще двадцать печей для изготовления супниц, предназначенных к поставке в Америку, разорилась. Цементосмесительные машины герра Петцхольдта простаивали без дела. Слухи и вонь горелого масла неслись с маргариновой фабрики Отто Мёнстеда. На аэродроме, некогда гудевшем, словно пчелиный улей, было пусто и тихо, лишь изредка с него улетали эмигранты или опускались на девственно-белую посадочную полосу грузовые самолеты.

– Никто ничего не покупает, – сказал Ханс, подперев рукой подбородок и изучая Гретины картины, расставленные по комнате. – Подожду, пока дела улучшатся, и тогда уже выставим эти работы. Сейчас неподходящее время. Может, в следующем году.

– В следующем году? – Грета отступила назад и обвела глазами свои холсты. Ни один не отличался красотой и тем особым светом, что сделал ее известной художницей. Она забыла, как создавать этот свет, мягкое сияние, благодаря которому лицо Лили оживало. Единственной более-менее достойной работой был портрет профессора Болька, высокого осанистого мужчины с большими руками, одетого в шерстяной костюм в крупную клетку. Грета и сама видела, что остальные портреты не шли ни в какое сравнение. Видела она и Ханса, хмурившего брови в попытке подобрать слова, чтобы сказать ей об этом.

– Я подумываю съездить в Америку, – произнес он. – Посмотрю, жив ли там еще бизнес.

– В Нью-Йорк?

– И в Калифорнию.

– В Калифорнию? – Грета прислонилась к стене между картинами и представила, как Ханс впервые снимет свою широкополую фетровую шляпу под солнцем Пасадены.