Девятьсот семнадцатый

убедиться в том, что Временное правительство с эсером Керенским во главе — капиталистическое,

контрреволюционное правительство. Звонкие революционные фразы, которые изрыгают ежемесячно министры,

— это пустые слова. А вот наш арест и аресты других революционеров — это подлинные дела их.

Гончаренко соглашался и, улыбаясь, кивал головой.

— А освободят ли нас, товарищ Драгин?

— По своей воле реакционер Преображенский не освободит нас ни за что. Не кто иной, как он, во время

ареста… заявил мне: “Посидите, голубчики, до созыва Учредительного собрания”. Ясно, кажется. Расчет у них

простой. Соберутся монархисты и буржуа, изберут или царя, или президента, один чорт, издадут чрезвычайный

закон об охране государства и на основе этого закона вышлют нас на Камчатку или рассадят по каторжным

тюрьмам.

— Но страшен Преображенский, да милостивы к нам обстоятельства, — развил мысль Драгина Абрам.

— Они за Государственной думой ничего не имеют, кроме ударников или, вернее, ударниц. А мы имеем на

своей стороне рабочие, крестьянские и солдатские массы.

— Вот именно, — улыбнулся Гончаренко.

— Трудно сказать, что может быть, — продолжал Драгин, но долго мы здесь не просидим.

Все часы заключения Гончаренко находился возле Тегран. В эти минуты эта мужественная девушка

нравилась ему больше, чем когда-либо. Тегран не унывала ни на минуту. Зараженные ее веселостью

арестованные большевики много смеялись. Смеясь, рассказывали анекдотические случаи из своей практики.

Иногда они пели дружно, звонко, задорно то “Марсельезу”, то “Интернационал”.

*

Гончаренко испытывал неизведанное еще им огромное блаженство, когда смотрел, как пела Тегран. Ее

лицо в эти мгновения дышало мужеством и становилось, как две капля воды, похожим на лицо того ангела-

мстителя, которого он когда-то видел в детстве в своей приходской церкви.

Глаза Тегран излучала голубое свечение, розовели щеки, а губы рдели кровью.

Абрам рассказывал анекдот:

— Смехота, товарищи. Я позавчера был в деревне. Собрали митинг. Приехал комиссар Временного

правительства, и давай распинаться, что у нас и свобода, и братство, и что живем неплохо, и что жить будем еще

лучше.

Берет слово такой невзрачный серячок-крестьянин. Да, говорит, это, мол, так. Свобода. А вот при

царизме у меня двое штанов было, а теперь одни, и те в дырках.

Комиссар, отвечая, решил сострить:

— Что же, говорит, господа крестьяне. Не в штанах счастье. Есть, говорит, такие народы в Африке,

которые, тик они совсем без штанов ходят.

А крестьянин о места и заявляет: — Да там в Африке, небось, Временное правительство со слободой,

чай, лет десять, как управляет. Оттого, мол, и без штанов народ ходит.

— Ха-ха-ха, хе-хе, — рассмеялись все.

У Абрама имелся неисчерпаемый запас всевозможных анекдотов и шуток. Слушая их, наблюдая за его

подвижным, дергающимся хитрым лицом, все веселились от души.

Но плохо было одно. Хотелось спать, и не давали покоя клопы.

Драгин под вечер первого дня решил познакомить друзей с очередными задачами партии.

— Проведемте-ка мы курсы, ха-ха, — смеясь предложил он. — Нет, серьезно. Нужно во всяком

положении находить что-нибудь положительное, чтобы использовать любую обстановку в интересах

революции. Нет худа без добра. В кои века придется нам поговорить о всяких вопросах. Делать нечего. Хотите,

я расскажу вам об очередных политических задачах партии и о политической обстановке?

— Просим, просим!

Тюремная камера никогда еще за весь свой век не слышала таких горячих речей, страстных споров, какие

вдруг загремели в ее стенах. Далеко за полночь велась жаркая беседа, и не раз надзиратели пытались и угрозами

и просьбами заставить заключенных молчать и спать.

Только когда уже рассвело небо пожаром зари, усталые узники улеглись на покой.

*

Стоял жаркий полдень, когда Абрам, выглядывавший в окно, внезапно воскликнул:

— Товарищи, смотрите, к тюрьме идут воинские части с оркестрами и красными флагами!

Все бросилась к окошку, давя друг друга, стараясь хотя бы краем глаза увидеть площадь.

— Верно, — подтвердил Драгин. — Это артиллерийский дивизион и саперные роты. Солдаты

вооружены, что бы это значило? Уж не Удойкин?.. Да вон он и сам, наш рыжеволосый Сенека.

— Нас выручать хотят… Ха-ха-ха! — радостно засмеялся Абрам. — Молодцы, артиллеристы!

— Если это верно, так нет сомнения, что это дело рук Удойкина. Нужно его скорее тащить в партию.

Сквозь тонкое стекло тюремного оконца стали ясно слышны звенящие звуки меди.

— Марсельезу играют. Вот хорошо.

— Великолепно.

— Ну, будем ждать.

— Каково нашим кадетам и монархистам — Преображенским разным. Устроили они на свою голову нам

день отдыха.

— Вася, хорошо, правда? — шепнула Тегран. — Друзья познаются в несчастьи.

— Да, Тегран, очень хорошо.

Их руки сами собой сплелись в одно. Но Тегран вдруг отдернула свои руки в стороны и сказала:

— А уже это не хорошо.

Гончаренко смущенный отошел в сторону, к окну.