Девятьсот семнадцатый

Ручку? Нате, целуйте обе… Только не вздумайте когда-нибудь задушить и меня.

Через три часа Сергеев и Баратова покачивались на мягких подушках спального вагона международного

общества. Скорый “Москва — Тифлис” бешено рвал пространство. За большим зеркальным стеклом окна

бежали вскачь леса, деревни, ручьи, поля.

Ирина Львовна, прижимаясь к Сергееву всем телом своим, говорила:

— Я по натуре авантюристка. Это не плохо. Жизнь — полней. Ты, Витя, хочешь славы. Если будешь

слушать меня во всем, мы достигнем того, о чем ты теперь мечтать не смеешь. Ты будешь генералом. О, не

смейся. Я сумею это сделать. У нас будут богатство и слава.

— Дорогая, я так растроган.

— Заметь себе: только по трупам можно добиться высшего счастья. То, что ты сделал с этой женщиной,

— пустяки. Еще вчера ты для меня был просто славным мальчуганом, с которым можно от скуки поиграть. А

вот теперь я чувствую в тебе мужчину. Мой милый, я так люблю терзать людей. Мне приятно, когда они кричат,

какие жалкие, противные.

Они помолчали.

— Она сопротивлялась? — неожиданно спросила Баратова.

— Да.

— Она кричала, но ты ее жал, давил… Ах, да! И ты душил ее. Витя, закрой же дверь.

*

Дождливая погода сменилась морозными вьюгами. Метеорами мчались события.

— Товарищ Кворцов, растолкуй мне, как дела у нас. И насчет власти, — замордовался настолько, что

даже газет не читал, — как-то спросил Щеткин.

— Власть у нас, как знаешь, советская. Еще в октябре, когда в Москве готовились к драке, в два дня было

низвергнуто Временное правительство в Петрограде. Рабочие заняли Зимний дворец, арестовали Временное

правительство.

— Так.

— В день переворота и на следующие дни в Петрограде заседал Второй Всероссийский съезд советов. Из

своего состава он выделил Совет народных комиссаров во главе с нашем вождем Лениным, как председателем.

Этот же съезд вынес постановления о немедленном мире и о земле. В это же время образовался у нас в Москве

военно-революционный комитет.

— Так, знаю.

— Войну мы прекратили. Германия и Австрия идут на мирные переговоры. Земля у крестьян, фабрики у

рабочих. Управляют страной — советы.

— Это известно. Мы победили повсюду?

— Ну, не совсем еще. Враг не сдается. Поднимает голову контрреволюция. Мы отпустили генерала

Краснова, а он на Дону затеял смуту. Не признает советской власти.

— А ведь прав был Друй, когда говорил, что офицеров не нужно отпускать.

— Может быть. Не прошло и месяца, как на нас поперли со всех сторон враги. Нажимали кайзеровские

войска. Мы начали с ними переговоры о мире, во имя сохранения революции. Тут корниловцы начали бои на

Дону. Выползли польские легионеры, дерутся с нами под Рогачовом. Но Корнилов разгромлен, заняты Таганрог

и Ростов. Тут на Урале Дутов объявился. Разогнали его, заняли Оренбург. В эти же дни собралась

контрреволюционная учредилка, в большинстве из врагов советской власти. Мы разогнали ее, так как она не

выражала воли народа. Мы объявляем кадетов врагами народа. Буржуазия, помещики, дворяне — не мирятся с

потерей власти, земли, фабрик и других богатств. Положение становится серьезным.

— А что?

— Мы спорим — подписывать или не подписывать захватный мир с немцами. Дело в том, что сражаться

нам нечем. Армия демобилизована, и немцы продвигаются в глубь страны. Заняли Двинск. Наконец, после

долгой внутренней драки, мы подписали в Брест-Литовске мирный договор. Тут начинают артачиться эсеры.

Как видно, не скоро еще враги дадут нам возможность спокойно строить новую жизнь.

Щеткин слушал эти слова. Вспоминал Друя.

“Прав был матрос, — размышлял он, — и еще как был прав!”

*

Щеткин давно уже работал в качестве одного из председателей комиссии по борьбе со спекуляцией.

Работалось трудно. Мешали недостаточная грамотность, отсутствие опыта.

Еще в бытность его в ревкоме с ним случилось неприятное происшествие. Одна молодая работница как-

то попросила его оградить ее и семью от пьяного буяна-мужа. Отзывчивый Щеткин тут же написал нужную

бумажку в милицию. А на другой день в буржуазной газете “Позднее утро” он прочитал свою подпись и увидел

фотографию составленного им отношения в милицию. Редакция газеты снабдила оттиск издевательскими

примечаниями.

А в бумажке значилось следующее:

“Предписую Н-ый участок, нач. участка, чтобы принять меры по Грязновской ул., 5-й проезд, д. 37, кв. 6,

Евсея Собакина, в виде его распущения семейнова положения, что предписую.

За нач. штаба — Щеткин”.

Сильно тогда озлился он. Но скоро враждебная печать была упразднена. Но трудности все прибавлялись.

Скрепя сердце, Щеткин напряженно работал и на работе учился.

*

К этому времени уже совершенно поправился Друй. Но после своего ранения он изменился до

неузнаваемости. Пропали всегдашняя веселость и жизнерадостность матроса. Суровым стал взгляд. Грузной —

походка.

В этот вечер, когда Щеткин уже собрался уходить со службы домой, к нему вошел Друй.

— Здорово, Петр. Я, брат, с тобой попрощаться зашел.

— Уезжаешь разве?

— Да, получил назначение. Еду председателей ЧК на Кубань.

— Вот как. Когда едешь?