Девятьсот семнадцатый

Щеткин совсем смутился и покраснел.

— Мамаша, чего ты пристаешь к человеку? — вступилась за него Варя. — Товарищ устал. А ты такое…

— Я к слову. Тут внизу в предбаннике куб греют. Может, помылся бы. Очень даже приятно. А я уж и

мужнино бельишко приготовила и мочалку.

— Ах, мамаша! Ну, дай человеку посидеть. Отдохнет и выкупается. Вечно спешишь ты. Садись, Петя. Не

слушай ее. Это она от усердия.

— От усердия… Варюша, не зли мать. Гляди-ка сама. У него прямо из носа и из ухов борода растет. Разве

можно! Ночью увидишь такого, на смерть испужаешься.

Щеткин усиленно заморгал бровями, совершенно не понимая, чего желает от него эта женщина.

— Ты пойми, милый солдатик, Петрушей зовут, кажись. Вот и пойми, Петруша, к чему я. Это к примеру.

Бритва от мужа осталась, от евонной папы, вот и говорю я. Да не раздуть ли самоварчик, все чайком побалую.

Хоть и с ландриной, — потому, сахару нет. А выдают когда — что кот наплакал, с мухину душу…

Самовар без одной ручки, покареженный и почерневший от времени, весело булькал и шипел паром.

Задорно мигала желтым огоньком лампа, висевшая на стене у стола. Вымытый, выбритый, в чистом белье

Щеткин сел за столом напротив Вари и с наслаждением прихлебывал из блюдца кипяток, подкрашенный

морковным чаем.

Варя, одетая в белую блузку, с рассыпанными по плечам волнистыми волосами, подперев ладонью свое

вдумчивое, приветливое лицо, ясным взором смотрела гостю в глаза и слушала, что рассказывал он о войне.

Ее мать, одетая в желтую засаленную кофту, обрюзглая, серая, морщинистая женщина, уже совсем седая,

но еще бодрая на вид, усиленно пила чай, ожесточенно дуя на кипяток, с шумом втягивая в себя горячую

жидкость, тяжело отдуваясь.

Щеткин говорил, а сам не спускал очарованных глаз с лица Вари. Было странно и не верилось ему, что

перед ним сидит та самая бесстрашная дружинница, с которой он так неожиданно познакомился в бою.

— Горы… Глянешь — шапка валится. И сидят там турки в поднебесье, словно птицы какие, и пуляют по

нас. Конечно, несознательность, потому, зачем бы, если с рассудком, на гору лезть и в снегу мерзнуть ради

интересов богачей.

— И много людей полегло?

— И-и-и-и! Тыщи большие. Что ни бой, то сотни убитых да раненых.

— Война — злая пагуба, — вторила ему старушка. — И почему бы людям не собраться в кучу и не

сговориться по-божески.

— Много людей, мамаша, всех не соберешь.

— А ты что же, разве опять на войну?

— Теперь-то войны не будет. Мы, как победившие — говорим: войну долой, и никаких. Да здравствует

мирный труд!

— Вот и не езжай. Чего без толку? Ну, когда царь был, так за царя воевали, а теперь, раз его нету, сиди

себе дома. За кого же воевать!

— Как за кого, маменька? А за свою власть!

— Победили ж буржуев, и будет. Теперь нужно, чтобы сахар был да керосин. А то по карточкам.

— Мамаша, ты несознательная.

— Где уж нам, — обиделась старушка. — Как жили век, так и проживем. А жалко, сам-то помер. Ох, и

дал бы он тебе, Варюшка, как дурными словами мать ругать. Грех с тобой.

— Все перемелется, мука будет, мамаша, — улыбнулся Щеткин. — А чаю довольно. Полно, налился.

— Будя, так будя. Теперь на боковую. Ты здесь ложись, а мы с Варюшей там, за перегородкой. Спи с

богом, набирайся силов. А на шишку, что на лбу, пятак модный положи — у меня есть. Он враз рассосет.

Не успел Щеткин улечься в свою устроенную на лавках постель, как тут же сон сковал его. И

привиделось ему во сне, что снова он в полку. Будто снова полк его занимает с боем Айран. Бежит ему

навстречу враг — турок, кричит “Алла” и, как слепой щенок, мечется вокруг да около, а не видит его. Но вместо

того чтобы заколоть штыком врага, Щеткин далеко отбрасывает в сторону винтовку и начинает обнимать турка,

приговаривая: вот и побратались. Но вместо турка бьется в его объятиях Варя. Он хочет поцеловать ее. Но

девушка не дается, кричит и больно царапает ему лицо.

От горячей обиды Щеткин во сне громко стонет.

*

В эти часы поручик Сергеев играл в карты у друга полковника Филимонова, финансиста Бахрушина.

Попал сюда он совершенно случайно. Под вечер Филимонов и он, переодевшись в штатское платье, положив в

карманы фальшивые документы, наведались в английское консульство. Консул принял их охотно. Поговорив о

многом, в заключение беседы он дал им совершенно секретное поручение на Дон, Кубань и в штаб

действующей армии. Снабдив деньгами, инструкциями, он предложил офицерам в двухдневный срок

приступить к выполнению возложенных на них задач. Консул распрощался с ними, как заявил он, навсегда, так

как на днях оставлял Москву.

Сергеев получил в личное распоряжение пятьсот фунтов стерлингов и сорок тысяч рублей российскими

знаками крупного достоинства.

Из консульства он уже решил проехать к Тамаре Антонович, но Филимонов, пообещав ему массу

занимательного, затащил его на часок к Бахрушину.

В новой компании много говорили о политических событиях. У всех без исключения присутствовавших