Девятнадцать минут

А потом она вдруг поняла, что они с сыном теперь одного роста. Она ругалась с ребенком, чьи глаза находятся на одном уровне с ее глазами. Попятившись, Лейси вышла и почти сразу расплакалась, как только Питер захлопнул за ней дверь. Конечно же, она сказала это сгоряча. На самом деле она его любила. Просто то, как он повел себя по отношению к ней, вызвало у нее прилив гнева, похожего на ненависть. Лейси постучала, он не ответил.

– Питер, – произнесла она, – Питер, мне жаль, что я так сказала.

Она прислонилась ухом к двери, но ничего не услышала. Тогда она спустилась на первый этаж, дочистила туалет, а потом весь вечер двигалась как зомби: подавала ужин и обменивалась с английским профессором какими-то репликами, не вникая в то, что говорит. Питер к столу не вышел, и до конца дня она его не видела, а на следующее утро пришла будить. В комнате был наведен идеальный порядок: одежда сложена и убрана по местам, постель застелена, пирамида из дисков выстроена заново. Самого Питера не было.

Когда Лейси спустилась, он сидел за кухонным столом и ел хлопья. Они оба предпочли не смотреть друг другу в глаза: почва между ними была еще слишком зыбкой. Лейси просто поставила перед ним стакан сока, он поблагодарил. Больше они никогда не возвращались к тому, что наговорили друг другу накануне. Лейси просто поклялась себе, что, как бы тяжело ей ни было с сыном-подростком, как бы эгоистично он себя ни вел и как бы ее ни обижал, она никогда не позволит себе испытать настоящую ненависть к собственному ребенку.

А теперь дети, которых он покалечил, давали показания в соседнем помещении, и Лейси надеялась, что ее успеют вызвать в зал суда прежде, чем она нарушит однажды данное себе обещание.

Сначала Питер не узнал эту девушку. Ее волосы были острижены, чтобы не мешали накладывать повязки. Лицо, собранное хирургами чуть ли не по кусочкам, покрывали шрамы. При помощи медсестры поднявшись по пандусу и усевшись на свидетельское место, она напомнила Питеру рыбу, которая только что очутилась в аквариуме и осторожно двигается по периметру, оценивая, насколько опасна новая среда обитания.

– Назовите, пожалуйста, свое имя для протокола, – попросила прокурор.

– Хейли, – тихо сказала девушка. – Хейли Уивер.

– В прошлом году вы учились в выпускном классе старшей школы Стерлинга?

Расплющенные губы девушки округлились, шрам на виске, напоминающий шов бейсбольного мяча, окрасился гневным красным цветом. Веки опустились, и по впалой щеке покатилась слеза.

– Я была королевой выпуска, – проговорила она и качнулась вперед, плача.

Питер почувствовал такую боль в груди, будто она вот-вот разорвется. Он подумал, что было бы неплохо умереть прямо сейчас, чтобы избавить всех от этих мучений. Поднять глаза он боялся: тогда ему пришлось бы снова увидеть Хейли Уивер.

Однажды в детстве Питер играл в мяч в родительской спальне и разбил прабабушкин флакон из-под духов. Мама, собрав и склеив осколки, сказала: «Я понимаю, что ты не нарочно», и поставила флакон обратно на трюмо. Потом каждый раз, заходя в эту комнату, Питер видел на стекле следы склеек и думал, что, если бы его тогда наказали, ему, наверное, было бы не так тяжело, как теперь, когда он видит эти шрамы.

– Мы ненадолго прервемся, – сказал судья Вагнер, и Питер опустил голову на стол: она стала такой тяжелой, что не было сил ее держать.

Свидетели защиты и свидетели обвинения дожидались своей очереди в разных помещениях. Отдельную комнату предоставили полицейским. Считалось, что все эти люди не должны общаться друг с другом, но, если человек выходил, чтобы купить себе кофе с пончиком, никто не возражал. Пользуясь этим, Джози сидела в кафетерии часами.

Там она увидела, как Хейли пьет через соломинку апельсиновый сок из стакана, который держит Брейди. Они оба обрадовались, что встретили ее, а она обрадовалась, когда они ушли. Было физически больно улыбаться, делая вид, будто не смотришь на шрамы, уродующие лицо бывшей королевы школы. Хейли сказала, что ей уже сделали три операции в нью-йоркской клинике пластической хирургии и что врач отказался взять деньги. Брейди не выпускал руку своей подруги и время от времени проводил пальцами по ее волосам. В такие моменты Джози хотелось плакать: она понимала, что он по-прежнему видит Хейли такой, какой эту девушку больше никто никогда не увидит.

Были в кафетерии и другие люди, которых Джози после тех событий ни разу не видела: учителя, мисс Ритолли и тренер Спирс. Диджей школьного радио, отличник, весь в прыщах… Они входили в кафетерий и выходили из него, а Джози все сидела, держа обеими руками чашку кофе.

– Почему ты не вместе со всеми нами? – спросил Дрю, без приглашения плюхаясь за столик.

Джози подняла глаза:

– Я свидетель защиты.

То есть, как все наверняка о ней думали, предательница.

– А-а… – протянул Дрю понимающе, хотя Джози была уверена, что он ничего не понял. – И как ты? Готова?

– Мне не к чему готовиться, меня не вызовут.

– Тогда зачем ты приехала?

Прежде чем Джози успела ответить, Дрю замахал кому-то рукой. Оказалось, вошел Джон Эберхард.