Девять

Тянуться к счастью – это я еще понимаю. Тянись к тому, чего нет, – и само стремление делает тебя лучше. На свете счастья нет, но есть к нему стремленье. Это я как раз очень хорошо понимаю. В основе такой стратегии лежит здравый смысл: счастья нет, вернее, оно есть как идеал, как нечто недостижимое (что принципиально); но вот стремление к нему уже вполне реально и, по-настоящему, стремление к счастью следовало бы и считать счастьем.

Счастья нет: вот что уравнивает людей на Земле. Это благая весть.

Признать, что счастье существует, не являясь при этом мечтой идиота, – это совсем не безобидно; эта элитарная доктрина вносит раздор между людьми. Она коварно делит их на тех, кто может быть счастлив, и тех, кто не будет счастлив ни при каких условиях. Вот дай человеку денег, любимую красавицу-жену, коня, войну – а он, мятежный, будет бежать от того, о чем еще вчера так неистово мечтал. Самое ценное в счастье – его недостижимость? Энергия мечты?

Эх, вот о чем я забыл тогда спросить Пушкина: «И все таки: есть счастье или нет? Строго между нами… Я в курсе: «Я думал: вольность и покой замена счастью… Боже мой! Как я ошибся!» Это правда?»

Возможно, вся встреча-вечеря задумывалась с этой тайной целью: получить редчайшую возможность задать вопрос тому, чье мнение тебе хоть как-то интересно. При этом прошу обратить внимание на мою постановку вопроса: я ведь не собирался спрашивать, «что есть истина?»; я даже не интересовался тем, что есть счастье. Вопрос мой был бы убийственно щадящим и чудовищно бестактным: есть счастье – или нет? Но по тону, по интонации я был бы сама вежливость. Ничего личного. Да или нет, ok? Репортер всемирной стенгазеты «Вечность today» просит поделиться пророка вечно актуальным мнением по вечно актуальному поводу.

Предположим, аристократ отвечает мне: на свете счастья нет; хотя…

Это один разговор.

Предположим, органически не способный лукавить аристократ спокойно подтверждает: на свете счастье есть; ну, сами подумайте: если его нет, то какой тогда смысл во всем?

Признать, что счастье есть – значит, быть готовым к ответу на совсем иные вопросы, в частности, «что есть истина?» и «что есть счастье?».

А на эти вопросы ответы мне известны, ибо они, эти ответы, у людей умных, по сути, идентичны. Катастрофа в том, что они совершенно совпадают по сути. А дуракам не понять. Счастливые, то есть умные люди действительно похожи друг на друга; но еще более похожи друг на друга – до неразличимости – люди глупые, то есть несчастные.

Хорошо. У меня есть Алиса. В этой ситуации даже не отрицать, а всего лишь сомневаться в счастье, значило бы совершать предательство. Ибо: не этого ли я желал? Не к этому ли стремился? Не ради этого ли жил? Отваживался мечтать? Дерзал мыслить?

Сделать Алису инструментом сколь угодно счастливого, но все же несчастья, означало бы какое-то вселенское поражение. О том, чтобы прямо смотреть в глаза Вене, можно было бы забыть навсегда.

Невозможность счастья означала бы:

– смерть автора;

– смерть романа (согласимся: мертвый автор не создаст живой роман);

– смерть культуры (зачем сознание, если оно не в силах обосновать первородство любви?);

– смерть.

Возможность счастья – это уже шанс для автора, романа и культуры.

Вот почему моя личная жизнь с Алисой перестала быть моим личным делом. То есть, все это было моим личным и интимным (там, где ему и положено – не только в спальне, кстати сказать), вне всякого сомнения; однако результат волновал уже не только меня. Пушкина, например. Или Веню.

Боже мой! Даже любовь налагала на меня обязательства. Ведь это я, олух царя небесного, и никто иной, в запальчивости провозгласил на весь мир: любви законы непокорны; ее порывы благотворны, а вот закон ей – неподвластен. И если человек несчастен, то беззаконие царит; и в человеке говорит младенчество и слабость. Да. И малодушье. Вот беда.

Жизнь с Алисой стала вызовом.

Боже мой! Неужели даже в любви я не мог позволить себе ничего личного? Где же еще раскрываться бедному человеку, как не в любви и творчестве? А? Эти кандалы культуры под звонким прозвищем «закон» – заколебали! Где вольная воля? Где обещанный рай? Где? Только звон закона в бескрайней степи, неотличимый от колокольчиков кандалов. Эх, птица-тройка, кто тебя выдумал?

И, главное, зачем?