Девять

А может, я оттого и боялся, что блефовал?

Думаю, Веня был бы разочарован: я, носитель разума, знал о себе гораздо меньше, чем полагалось бы ответственной за жизнь инстанции.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

1

1.6.

Закатное небо напоминало зарисовку карандашом: курчавые завиточки, плавные четкие линии, легкая штриховка.

Иногда небо выглядит как законченная картина с выставки – пейзажный шедевр, состоящий из сплошных полутонов, который долго лелеяла рука мастера.

А порой небо копирует корявый детский рисунок.

Почему меня так привлекает небо? Потому что я оттуда? Или потому, что я стремлюсь туда?

И то, и другое верно; но ни то, ни другое не является ответом на мой детский по форме и философский по сути вопрос.

У меня ощущение такое: я состою из неба. И у меня характер неба. И я изменчив, как небо (хотя не меняюсь по сути). И дождь, и солнце, и снег, и туман – все с неба. И я глубок, как небесный океан. И раздражающе непознаваем, хотя очень удобен как предмет исследования. Обо мне столько всего известно – и это знание все больше становится формой неясности. Вот-вот и дотянешься до неба в курчавых завиточках. Чтобы понять, что ты рукой хватаешь пустоту.

Почему-то принято считать, что люди живут на земле.

Это спорный вопрос. С таким же успехом можно утверждать, что мы живем на небе и ходим на голове, по небу, аки по суху, поэтому всем кажется, что мы стоим на земле и передвигаемся на ногах. Все зависит от точки отсчета. Верх и низ легко меняются местами.

Но тех, кто думает, что он живет на небе, – единицы. Гораздо больше тех, кто убежден, что люди живут на земле. Таких несколько миллиардов.

Все так условно. Тех единицы, а этих – единицы миллиардов. Почему же простых единиц гораздо больше миллиардных единиц?

Вопрос несложный. Ответ очевиден: на земле жить удобнее и приятнее.

Я и сам люблю Землю. Но я все равно живу на земле, касаясь неба. Все мы выходим из земли и уходим в землю. Это так. Только вот сама земля является песчинкой вселенной. И это так. Вот вам, кстати, и смысл: мир устроен так, а не иначе. В этом мире оказался возможен человек. Замечательно. Из человека порой вылучается личность, как из кокона – бабочка. Правда, из кокона бабочка получится всегда, а из человека личность – в виде исключения. Это так. И у человека есть язык, и у него есть душа, и есть разум. Это так. И они бывают разных размеров (по меркам человека), даже разных масштабов (по меркам космоса). И они стремятся к своему пределу. Великий разум к своему, а мелкий умишко – к своему. Бессмысленно спрашивать, какой в этом смысл. Гораздо больше смысла в том, чтобы природу вещей обернуть себе на пользу: разум-бабочка должен раскрывать себя как разум, коль скоро это оказалось возможным, а интеллект-кокон должен оставаться собой. В их противоборстве зарождаются новые возможности. Делай что должно, и будь что будет. В словах средневековых рыцарей, умевших судить так себе, не выше сапожка, оказался заложен космический смысл. Но этот смысл пришлось добывать нескольким поколениям подряд. Природа вещей не существует сама по себе; ее надо умудриться выявить, чтобы потом сказать: такова природа вещей.

Я, Платон, вовсе не ощущаю себя как претензия здравому смыслу. О, нет! Я ощущаю себя самим собой. Если угодно, я исполняю свой долг. Долг бабочки. Которая потом превратится в кокон. Из которого впоследствии непременно вылучится иной Платон. Так было.

И да будет так. Дайте воссиять разуму. Это ведь нечто горнее (не путать с Нагорним). По сути, небесное. Не отделяйте землю от космоса. Кокон от бабочки. Себя от себя.

Сознание мое заштормило, и я вновь (правда, на сей раз без пилюль, без картин – словом, без чего бы то ни было внешнего, без по-сторонних раздражителей) испытал эффект штопора, эффект спирали. Я испытал ощущение улёта , говоря уже привычным языком романа. Высокий строй мысли сдетонировал, существо мое превратилось в сгусток информации и энергии – и я, то бишь, я, Платон Скарабеев, первым во второй раз направился в путь, ведущий к Девятому Уровню.

Теперь этот путь занял гораздо больше времени: на несколько вечных секунд больше. Я уже стал различать детали. Девять уровней мне показались именно девятью фазами пути. Я, конечно, мог ошибиться, но на два-три уровня, не больше. Уже рябило от зебры. В первый раз мой путь показался мне сплошным неделимым отрезком из пункта В в пункт П. Сплошным темным тоннелем.

И что в итоге?

А в итоге меня распирало ощущение невозможности поделиться своим опытом с кем бы то ни было. Я мог передать свой бесценный опыт либо косвенным способом (непосредственно опыт, добытый путем непосредственного контакта с угаданной природой вещей, не передавался – в полном соответствии с моим представлением о природе вещей), либо никак.

Следовательно, мой выбор был косвенным способом . Через роман, например. Я выбирал не то чтобы из двух зол, но из двух невозможных . Одно из которых было чуть менее невозможным.

И это уже шанс для человека. По-моему.