Девять

Тут следует прямо, безо всякой мистики, назвать вещи своими именами: на него вероломно покусилась либо Вера, либо сестра её единокровная Надежда. Из числа труднообъяснимых совпадений, обычно сопутствующих столь неординарным происшествиям, стоит отметить разве что следующее: о. Сысой в своих проповедях в последние дни только и уповал на Веру, путая её иногда с Надеждой. Это известно по опросам паствы, которыми ненавязчиво занимались неприметные сотрудники одной из лабораторий. Неизвестно, из каких соображений и по какой причине, но результаты этих опросов оперативно сообщали непосредственно Барону, и Барон, опять же, чрезвычайно радовался этому заурядному обстоятельству – пастырь твердил о вере.

Но вот зачем Вере – какой-то Сысой?

Не скажите. Барон давно вёл какую-то сложную игру, в которой Вера, Надежда и Сысой были всего лишь пешками.

Возможно, самый интересный вопрос, который следовало бы задать в связи с происшествием в окрестностях ДН ПП (кладбище находилось от храма не дальше, чем Гефсиманские сады от Ершалаима), был таким: что значит – напала (сиречь покусилась)?

Лишила жизни? Ограбила? Ещё что?

Нет, нет и ещё раз нет; напала – значит, осквернила честь Сысоя, совершила акт прелюбодеяния, а попросту – изнасиловала любезного и благочестивого о. Сысоя. Именно, именно: в морозный день. В развратной позе всадницы. В этом происшествии много загадок.

Как отреагировал на сие известие Барон (Аспирин хладнокровно, но предательски подрагивающим голосом, доложил боссу обо всём в деталях уже через минуту)?

Неоднозначно. Что-то ему не понравилось.

А в поведении о. Сысоя отчётливо наметились перемены. Он стал ходить гоголем, практически – женихом, посматривать на всех свысока, и вскоре худшие опасения Барона подтвердились: Сысой решил посвататься к объекту своей симпатии, а именно: к Татьяне, которую он, само собой, близоруко принимал за Веру.

Вскоре в конце трудовой недели старательная, никому ни в чём не отказывавшая медсестра Татьяна получила два букета одновременно: один скромный, сдержанный – три оранжевых гербера, символизировавших то ли три солнца сразу, то ли святую троицу в лице Бога Отца, Бога Сына и Бога Святого Духа (или же Святодуха, по иной версии); только вот один гербер был явно побольше, а два других – явно поменьше, и это некоторым образом озадачивало; другой букет был сама неброская роскошь – семнадцать кремовых бутонов роз на крепких зелёных стеблях, бутонов, оплетённых, нет, овеянных белыми мушками гипсофила, словно слетевшими с фаты невесты.

Туз, увидев вишнёвые губы о. Сысоя, побледнел, однако же твёрдо вручил розы вслед за герберами.

Татьяне предстоял мучительный выбор: стать матушкой, ходячей добродетелью, семенящей в длинном платье (скрытая сексуальность сейчас в моде: только коленки и грудь будут выдавать ладное тело, склонное к модным сексуальным наклонностям); она плывёт, мило потупившись, скрывая улыбку в уголках рта – а все будут смотреть на неё и завидовать вишнёвым губам Сысоя; или…

Связать свою судьбу с состоятельным проходимцем, так понятно, по человечески живущим по принципу «после меня хоть потоп»?

Всё это так сложно.

Поэтому Татьяна решила поступить проще некуда: она приняла предложение Туза, и при этом вовсе не отвергла ухаживаний о. Сысоя.

А что Туз?

Он с восторгом принял статус кво, пробормотав молитвенным тоном «так карта легла, такое, значит, дело».

А что о. Сысой?

Он поначалу решил было надуть вишневые губы, помня свой статус; но стоило ему вспомнить гладкие коленки прихожанки Татьяны, как он явно чувствовал: что-то надмирное, которое было сильнее его воли и разума, шептало ему: «Третьим будешь? Соглашайся, сука. Будет сладко».

И он, памятуя, что все в руках владыки живота нашего, смиренно согласился. Значит, так надо.

После этого Барон попросил аудиенции у Сысоя. Если бы кто-нибудь мог слышать хотя бы фрагмент их спокойной беседы, он немало бы изумился.

– Ну, что же ты, сука, скурвился? – вежливо интересовался Барон.

По губам Сысоя невозможно было прочесть, «да» он ответил или «нет». Кажется, нечто среднее.

– Карту верни, – мило улыбнулся Барон.

Сысой нырнул рукой под рясу и достал оттуда туз с загнутым углом.

Далее самое чуткое ухо уловило бы обрывки:

– Не смог навязать им свою волю, балбес…

– Смог…

– Не смог, сука…

– Пытался…

– На карту записаны все твои переговоры, и даже все твои мысли…

– Помилуйте, благодетель…

Далее следовало неразборчиво то ли «да», то ли «нет». Барон был чрезвычайно осторожен.

Через неделю в ДН ПП появился новый священник, отец Никодим, молодой, энергичный – разумеется, приступивший к своим обязанностям после того, как получил благословение самого Барона.

А еще через неделю Барон ровно в девять вечера вышел из своей резиденции. У входа (случайно?) столкнулся с Аспирином. Нос к носу. Барон поднял на него глаза, блеснувшие холодным лунным блеском, Аспирин быстро кивнул. Барон вернулся в свои хоромы.

Марсик отчетливо ощутил перемены в настроении хозяина: после «парнокопытного» он трижды удостоился «скотины». Это был хороший знак. Случалось редко.

О. Сысоя отпевали всем миром.