Девять

То, что описано здесь, произошло буквально в мгновение ока – в тот момент, пока я открывал веки. Раскрыв глаза, ещё добрых несколько секунд я ничего не видел, ибо сосредоточен был внутренним взором на картинах прошлого.

Первое, что я увидел, когда обрёл зрение, была рожа Барона.

Рядом с ним стояла женщина с восточной внешностью – узбечка или таджичка. Барон дал знак. Та заговорила:

– В детстве его с матерью бросил отец. Он ушёл к другой женщине. Не хотел уходить, но ушёл. Мальчик так переживал, так переживал. Была большая обида на отца.

Я молчал. Я тоже мог сказать, что творилось в душе этой женщины: она меня побаивалась, ибо то, что она видела во мне, было выше её понимания. Инстинктивно она относилась ко мне как к великому и ужасному. Примерно как к Барону.

– Это Фатима, лучший в мире экстрасенс, она из древнего персидского рода, – сказал Фантомас. – Твоё прошлое, настоящее и будущее у меня как на ладони. Объясни мне, зачем я тебя держу при себе и вожусь с тобой?

– А ты у ясновидящей спроси.

– А я спрашивал. Потому и держу.

Я давно отдавал должное Вене: то, что он говорил, всегда было правдой (ложь – всегда проистекает из слабости, а слабость Веня презирал наипаче). Но и то, о чём он молчал, о чём не хотел говорить, тоже было правдой.

Поэтому он и держал меня «при себе»: я знал его лучше, нежели он сам когда-либо узнает себя. Он чувствовал: убрать меня – всё равно что лишить себя головы. Я дополнял его в чём-то существенном, словно тело продляет тень, словно завтра – сегодня. Поэтому Фантомас и ненавидел меня как свою вероятную перспективу . А как иначе?

Где-то сбоку нагло мяукнуло «парнокопытное».

Я испытал острое желание помочиться на проплывающего мимо нахальным курсом командорской яхты кота Марсика, однако преодолел злобное и позорное искушение чрезвычайным напряжением воли.

Единственное, в чем я не мог отказать себе, так это в том, чтобы вообразить себе распятого кота.

Это была роскошная мечта таксидермиста.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

2

2.4.

«Однажды отец Сысой был замечен на кладбище, которое и кладбищем-то можно было назвать только условно: могилы были, но всё больше безымянные, а чаще всего – никак не обозначенные. Впоследствии батюшка стал появляться там регулярно, если не сказать маниакально (под разными предлогами, зачастую наивными и неубедительными, о которых, тем не менее, он считал своим долгом сообщать новому Могильщику, уже не отвлекавшемуся на мирные обязанности садовника и носившему странную кличку Аспирин). Почему святого отца столь заинтересовало это сомнительное место?

Кто знает. Но Барон при каждом новом известии о кладбищенском визите о. Сысоя потирал руки и говорил:

– Так, так… Ловись, рыбка, большая-пребольшая.

К слову сказать, Сысой вовсе не был похож на рыбу – ни на большую, ни на малую. Скорее, он напоминал упитанную приманку. Барон же упорно гнул своё:

– Ловись, ловись…

И, судя по всему, дождался своего.

На о. Сысоя напали прямо под носом у Аспирина (кандидата биологических наук, кстати говоря). Это случилось сразу после Крещения. Был светлый, можно сказать, солнечный зимний день, морозный и безветренный. Что в такую погоду делать на кладбище – сказать невозможно. Кто напал на святого отца?