Девять

И надо же, чтобы именно в это смутное для меня время Веня бросил мне на ходу одну фразочку, которая упала, как семя в подготовленную почву: «Если женщина захочет иметь детей, ее ничто не остановит. Ничто!»

Фраза показалась мне загадочной сразу с нескольких сторон. Во-первых, Веня мог намекнуть на то, что Алиса любой ценой хочет иметь ребенка. Что значит для продолжательницы рода человеческого любой ценой произвести потомство? Выражение становится бессмысленным, ибо какая цена у абсолютной ценности?

Любой ценой – значит, то, что значит: цена не имеет значения. Любой ценой – в том числе, ценой измены (по понятиям мужского, культурного мира). Если ребенок сейчас важнее всего на свете и если у нее не получается с законным мужем, почему бы не сменить партнера? В любом случае, это будет ее ребенок. А мужу можно ничего не говорить. Если природа в женщине сильнее всего остального, то женщину (читай: природу) действительно ничто не остановит. Ей нужен донор, а не я, Платон.

Ребенок – вот ключ к Алисе. Вовсе не мои достоинства.

Во-вторых, Веня мог сказать эту фразу с иным умыслом – с желанием намекнуть, что Хозяин в курсе всех деталей молниеносной секс-интрижки с его женой, Венерой. И в таком случае каждую секунду следует ждать мести-подвоха от Вени.

И проект мести под названием «Платоныч, сын Алисы от Вени» – это, конечно, мечта иезуита. Можно не сомневаться: если Веня захочет отомстить (а если Венера даст повод для мести, то он непременно захочет), то он отомстит именно таким образом. Никак иначе.

Я сам, собственными руками сотворил для себя идеальную ловушку, сам влез в нее, закрыл дверь на замок, ловко выбросил ключи – и теперь вот впадал в отчаяние от безвыходности ситуации. От большого ума, судя по всему.

Мы с Алисой стали отдаляться. Вроде бы, никаких осязаемых проблем, ничего конкретного, а неосязаемые трещины поползли по самому фундаменту наших отношений.

Я почувствовал, что она сомневается в своей любви ко мне – из-за того, что я стал меньше любить ее. А количество моей любви уменьшилось потому, что я стал сомневаться в ее любви ко мне. Почему мы раньше избегали этого замкнутого круга, а теперь никак не могли из него выскочить?

Скорее всего, потому, что нас оберегал другой замкнутый круг: чем больше я любил ее, тем больше получал любви.

Объяснение было неизбежно; но что стояло между нами?

Если выяснять отношения – то что выяснять?

Я начинал хитрить сам с собой, думать невнятно и путано, – и сразу как-то так стало выходить, что во всем виновата Алиса.

Как только начинаешь думать неправильно, сразу же соблазнительно подворачивается вопрос «кто виноват».

Это очень сладкий для человека вопрос. Гораздо слаще, нежели «что есть истина», например. Вроде бы, и мыслит человек, и анализирует человечище, и докапывается до первопричин, и при этом не он виноват, по определению, а кто-то другой. Самооценка после таких «оздоравливающих» психостимулирующих (под видом мыследеятельности) акций резко повышается, человек окончательно запутывается, однако до следующего кризиса (который не заставит себя долго ждать и будет, разумеется, покрепче предыдущего) он ходит Гоголем.

С каждым разом вопрос «кто виноват, будь оно проклято» требует все более и более иррационального подхода. С логикой становится все напряженнее. В конце концов, религиозное решение вопроса в силу его «запутанности» представляется единственно верным (и тут наступает эффект долгожданного, но кратковременного катарсиса). Последняя иллюзия, словно сильнодействующий наркотик, приносит человеку невероятное облегчение.

Следующей, после глубокой веры, стадией логично идет самоубийство – вследствие глубокого неверия в себя. На наркотике долго не протянешь, как известно науке.

Кто виноват?

Алиса.

Почему?

Потому что в моей Алисе жила хтоническая шевелящаяся темень, как в бабе дремучей, болотной. И мне трудно было простить это ей. Но нравилось мне в ней именно это – то, что никак не принадлежало и не могло принадлежать мне одному!

Так кто виноват?! (А-о-и-о-а?!)

Алиса!! (А-а-а…)

Почему?! (У-у-у…)

Потому что, она не могла быть вечно моей в каком-нибудь дурацком метафизическом смысле, потому что у меня не было и быть не могло ключей от ее сердца; от меня требовалось вечно прилагать усилия и вечно удерживать ее, и тогда она, возможно, будет вечно моей, куда она денется.

Она должна стать для меня такой же мечтой, как для нее ребенок?

Тогда это будет уже наш ребенок.

Кто виноват?

Алиса.

Почему?

Потому что мне больно.

Умом я уговаривал себя, а в сны это прорывалось грубой правдой.

В конце концов, я, как Гамлет, принц Датский, решил поставить эксперимент: что будет с Алисой, если меня не будет?