Детский бог

Он поместил ее в центр волшебной сказки, как сахарную балерину на вершину воздушного торта. Он уберегал ее от скуки, дав ей возможность всегда быть рядом и общаться с невероятными людьми, которые его окружали и от которых он требовал лишь одного – чтобы они были исключительными и не приближались к нему слишком близко.

По сути, они были вдвоем в целом мире. Все свои немногие свободные дни он предлагал ей в распоряжение, и тогда она сама готовила обед на двоих, а потом он просил ее погулять с ним. И она шла, позволяя ему рассказывать об операциях и новых препаратах.

Впрочем, однажды равновесие чуть было не пошатнулось.

Вика запомнила эту женщину. Лет сорок – сорок пять. Безупречный теннисный костюм, поджарые икры, легкий загар, изящные золотые браслеты (и не византийский угодник Cartier, а консервативный Piaget). На запястье – Patek, на ногтях – бесцветный лак. Аскетичное каре, мелкие морщинки, сдержанная улыбка. Элизабет. Чтоб ее черти съели.

С появлением Элизабет жизнь приняла неприятный оборот.

Эта швейцарская сучка была умна, проницательна и мнила себя ровней отцу. Одним своим присутствием она отсекала Вику, проводя между ними невидимую, но весьма ощутимую границу: Элизабет и отец – пара. Пара равных по статусу и интеллекту взрослых людей, а она, Вика, – следующий слой иерархии. На ступень ниже, разумеется. В присутствии Элизабет она чувствовала себя отщепенкой, а отец становился чужим. Вика разглядела в нем незнакомое соединение отстраненности и снисходительности, как будто отношения с этой женщиной делали его другим: правильным, буржуазным, обыкновенным.

Довольно быстро Вика разобралась, что к чему. Что было не так с Элизабет.

Элизабет, старая дура, лишенная воображения, возвращала отцу его возраст. Возраст… Гирс становился взрослым. Он превращался в собственную тень, в бледную копию ее отца, обожавшего смех, веселье и отрицавшего близость с кем бы то ни было, кроме нее.

Возраст – это ужасно. Возраст подразумевает взросление, а взросление – это дети, работа, карьера, обязательства, тысяча вещей, которые пьют твою кровь, забирают красоту и иссушают душу. Все эти атрибуты взрослой жизни словно черви проедают сердце изнутри.

Но, хвала небесам, Элизабет оставила их в покое. Монополия не была разрушена. Вика точно не знала, то ли отцу надоело ходить по струнке, то ли подействовал небольшой шантаж (она, конечно, объяснила Элизабет, что Гирс – вовсе не тот, кто ей нужен, пришлось намекнуть на определенные обстоятельства из его прошлого), но через несколько недель неприятная женщина исчезла с горизонта и началась прежняя жизнь. Вдвоем.

Вика разглядывала гостей, перекатывая на языке приветствия. Широко улыбаясь каждому, с кем сталкивалась взглядом.

Здесь было много известных людей. Вот, например, доктор Х, который участвовал в разработке иммунной биологической терапии. А вот – жена доктора, которая изменяла ему со своей подругой. Впрочем, он в долгу не остался, изменяя жене с той же самой подругой, и все об этом знали.

А вот – режиссер, у которого Вика надеялась получить заказ на несколько музыкальных композиций к его следующему фильму. Только бы он не передумал… Если опять у нее сорвется, она окончательно разочаруется в себе.

На мгновение ей показалось, что среди гостей мелькнула мама. Но она знала, что мамы здесь нет.

Иногда Вика не доверяла себе, она замечала, что, случается, путает события, сны и явь. Тогда ей приходилось аккуратно сверяться с реальностью окружающих людей, изредка натыкаясь на удивительные проколы своего сознания. Она называла их дырами. И мама была как раз одной из таких вот дыр.

Вика знала, что ее нет. И виновата в этом она сама – Вика. Но как-то все время забывала, что именно произошло.

Осаживая себя, в попытке припомнить идеальное детство, Вика признавала, что мамин образ не казался ей ни особенно привлекательным, ни уж тем более авторитетным. Меланхоличность матери, ее абсурдная инфантильность злили Вику. И чем старше Вика становилась, тем чаще задавалась вопросом, что отец, такой сильный и умный, нашел в матери? Кроме умения готовить и детской робости в глазах. Ух, как Вика злилась на эту покорность, на эту нарочитую неосведомленность, на нежное жертвенное выражение, что, вероятно, перелилось в Полинину кровь из материнской пуповины. А потом Вика злилась на себя, сама удивляясь, куда исчезают уютные детские чувства, которые она когда-то давным-давно питала к ней.

– Вика, дорогая, ты сыграешь нам сегодня? – голос доктора Х прервал ход ее размышлений. Ах да.

– Ну конечно, я сегодня обязательно буду играть. Я обещала. – Вика улыбнулась.

Собираясь к ужину, она выбрала платье сизящно вырезанными плечами, зная, как красиво смотрятся ее ключицы, когда она за роялем.