Детский бог

Была бы она идиоткой и ходила к психологу дважды в неделю пестовать свои печали и слабости, то наверняка не без тайного удовольствия примерила бы на себя такие красивые греческие слова, как нимфомания, эротомания, гиперсексуальность. Но она не даст морочить себе голову. Она вполне в состоянии разобраться со своими желаниями сама.

Поэтому третий пункт ее нового внутреннего соглашения звучал так: никакой страсти. Никакого секса.

Можно смотреть, но трогать нельзя.

Как она додумалась до этого? Легко: Вика часто размышляла, что это за «химия»? Может быть, гормоны? Да, но гормоны – только следствие эмоции. Что же за чувство, что за магия меняет весь баланс в организме, деспотично, неумолимо лишая рассудка?

Вика хотела пресечь эту власть. Ей надоело обнаруживать себя в странных, порой небезопасных местах рядом со странными, порой небезопасными мужчинами. Ей бывало страшно. Но только потом.

Пытаясь понять, оседлать этот процесс, она перечитала много исследований и, наконец, наткнулась на мысль, с которой готова была согласиться. Речь шла о том, что существует некая закономерность: чем сильнее реакция на человека, чем ярче тело разгорается при узнавании, тем выше эмоциональный заряд нерешенной проблемы или травмы, которая будет буйным цветом цвести в отношениях с объектом страсти. Страсть как шанс заново прожить то, что тебя уничтожает, и выйти из этой игры по-новому.

Чисто. Честно.

Скальпель, пожалуйста, мы сейчас вскроем этот нарыв.

Все прекрасно, если бы получилось правильно пройти игру, а не раниться друг об друга до полного разрушения или не сбегать после первой встречи…⠀

Выходило, что «химия» – лакмус душевных травм. Тогда следовал один-единственный вывод: травм у нее много, и они сильны. Что ж, ей было об этом хорошо известно.

В последние годы она освоилась в состоянии покоя. У нее нашлось много помощников: книги, работа, размеренный быт, иногда нейролептики, чтобы лучше спать. Ей почудилось, что наступила запоздалая взрослость и что, вероятно, взрослость принесет избавление от искушений.

Теперь она стала аскетом нового уровня. Тем, кто не может жить иначе, как в безукоризненном соблюдении собственных ограничений. Ограничения оказались спасением. Они оказались уникальной территорией покоя и предсказуемости, внутри которой только и можно существовать.

Из гиперсексуальной женщины она превратилась в женщину, которой не интересны мужчины и то, что они предлагают.

Отныне она чиста, потому что каждое движение мысли, каждый импульс выйти за пределы узкого спасительного круга внутреннего целомудрия причиняют ей такой страх, что она почти теряет сознание.

Иногда ей приходит в голову, что, если бы она могла кому-то рассказать, кто она такая на самом деле, ей стало бы немного легче. Кому-то, кто не стал бы ее ненавидеть. Но это немыслимо. Даже просто представить, при каких таких обстоятельствах она могла бы начать этот разговор?

«Привет, а вы знаете, что со мной случилось? Что я сделала…»

Они бы все удивились, как она еще может жить, почему она себя не убила.

* * *

Отец уже переоделся с дороги и стоял в дверях, готовый выезжать. Он так спешил, что даже не выпил кофе.

– Вика, ты чего так нарядилась? – Он никогда не отличался дипломатией, и Вика давно научилась игнорировать брошенные им непонятные фразы. Она только провела рукой и оправила волосы.

– Ты в клинику, пап?

– Да, я сегодня задержусь. А ты развлекай дорогого гостя, пойдите вон, прогуляйтесь. Филипп, увидимся вечером! Пока-пока.

Дверь за ним закрылась.

А Вика почувствовала на себе взгляд. Еще не обернувшись, она сразу его узнала. Это было похоже на прыжок в юность. В свежее босоногое утро.

Филипп стоял в гостиной и смотрел прямо на нее.

Она тут же вспомнила, каков на вкус тот градус чувств, который он испытывал к ней. Чувств, с которыми он не мог совладать и очень неловко пытался скрывать. В детстве она находила это очаровательным и приятным. В детстве она даже, кажется, отвечала ему взаимностью.

Вика не спеша разглядывала его, пока он шел к ней по коридору.

Ей понравилось выражение, мелькнувшее на его лице, когда он увидел, какой она стала. Это было восхищенное узнавание, которого он не сдерживал.

В его глазах она ясно прочла: «Ничего не изменилось». Она не свергнута с пьедестала, на который он воздвиг ее двадцать с лишним лет назад. Отнюдь.

И она осталась довольна своим открытием. Значит, она не ошиблась, значит, все не зря…

К тому же Филипп теперь не худощавый мальчик с обкусанными ногтями, а мужчина. Взрослый, широкоплечий, немного слишком коротко подстриженный.

Она двинулась к нему, протянула руки и улыбнулась:

– Ну привет.

– Какая ты стала…

– Какая?

– Еще красивее. – Филипп слегка сжал ее пальцы.

Все происходило именно так, как ей мечталось, когда она увидела его запрос в Фейсбуке[2]. Тогда она испугалась ответить. Но сейчас Вика ощутила знакомое: как будто воздух между ними нагревается и становится плотным, словно пастила.

Она забрала руку и сделала шаг назад.