Детский бог

В другие дни, похуже, она едва могла выносить собственную внешность. Все виделось ей уродливым. Нос был слишком длинным или слишком тонким, ноздри выглядели не как ноздри, а как огромные порталы, черные дыры на узком лице. Глаза были слишком маленькими, волосы слишком прямыми, ноги отечными, а кожа источала сало.

Когда люди говорили ей о том, что она красива, ей казалось это циничной насмешкой. Правдой? – нет. Желанием угодить? – возможно. Желанием подшутить? – скорее всего.

Особенно часто такие дни случались в юности, когда она еще не научилась следить за собой так скрупулезно, когда еще не вошла в состояние полного самоконтроля и не довела до идеала свои внутренние законы.

Законы телесного совершенства.

Законы телесного совершенства были строги и предполагали множество ограничений.

Например, ей нельзя было есть. В крайнем случае, если уж приходилось съесть лишнего, нужно было прочистить желудок после еды. И дело, конечно, не в самой еде. Вика ничего не имела против еды. Она любила смотреть на еду. Нюхать еду. Вдыхать сладковатый углеводный запах хлеба, трогать сливочные влажные бочка сыра, слизывать с ложки нежную смесь томата и оливкового масла. А суета на кухне ее, несомненно, успокаивала.

Однако еда делала ее живот округлым. Она заметила, что каждый лишний стакан воды и уж тем более каждый кусок еды заметно ухудшают форму тела. Тела, которое она оттачивала всеми доступными способами, полируя, укрощая до опасной близости к совершенству. Опасной, потому что она уже сообразила: чем ближе к идеалу, тем прозрачнее воды, в которые ты вступаешь. Тем лучше видно дно. И каждый крошечный изъян. Тем абсурднее поводы, выбивающие тебя из колеи. Любая мелочь причиняет боль, если она становится последним препятствием к тому, чтобы оставаться красивой всегда.

В этом заключался второй пункт ее внутреннего соглашения.

Стареть тоже было нельзя. Старость безобразна. Она отбирает все, ради чего стоит жить. Красоту, поклонение, восхищенные взгляды, те минуты, когда ты так сияешь, что физически ощущаешь, какое сильное впечатление производишь здесь и сейчас.

Какой-то частью себя (она подозревала, что эта часть называется «нормальной»), она догадывалась, что так выглядит кризис среднего возраста. Что мечта оставаться молодой обречена на неудачу, что пройдет еще несколько лет, и она превратится в одну из тех жалких женщин, которые боятся смотреть правде в глаза в отчаянной погоне за юностью. Одутловатые лица, по-рыбьему крупные рты, оперированные веки, колени, грудь.

Она честно пыталась представить себе, как полагаться на взрослую красоту. И даже еще радикальнее. Она пыталась представить себе, как вовсе отказаться от идеи полагаться на красоту. Логика подсказывала, что необходимо заменить блестяще отработанную внешность чем-то более содержательным, чтобы было на что опереться в будущем, не спикировать в преисподнюю. Но она точно знала: ничто никогда не будет возбуждать ее так, как восхищение или желание, отраженное в глазах залюбовавшегося ею человека.

Красота – истинное счастье, она как любовь. Как страсть. Проходит так же стремительно, сколько ни удерживай.

Страсть. Опасное и грешное слово.

Страсть. Вика знала, как разрушительно прекрасно это бывает.

С ней такое случалось. Случалось чаще, чем нужно. Чаще чем слишком часто.

Иногда она так хотела другого человека, что внутреннее напряжение не давало ей дышать. Это концентрированное влечение, густое и горячее, наполняло ее как ртуть, мешая думать. Ее тело, будто расплавленным свинцом, наливалось жаром.

Каждый раз это начиналось и заканчивалось одинаково. Великолепно. Ужасно. Так трип оборачивается похмельем. Только хуже. Она знала эти правила, играла как по нотам.

Вот он входит в комнату, и пространство между ними моментально намагничивается, ток крови изменяется за секунду. Так срабатывает механизм «узнавания», который функционирует безупречно и почти всегда обоюдоостро. Не каждый это испытал, не каждый знает, насколько сокрушительно это обезоруживает.

Потом стремительное сближение. Взгляд, плотный, тяжелый. Взмах рук, столкновение ртов, столкновение мышц. Он сам еще не знает, что его ждет. Ее зубы, губы, пальцы. Сведенные лопатки, распахнутые бедра, ягодицы, тонкая, в кровь содранная кожа – все стирается в судорожном стремлении прорваться к ней внутрь. А ей нужно лишь затолкать его в себя поглубже.

В моменты самых яростных схваток, распятая где-нибудь на полу, каждым позвонком вдавленная в паркет или кафель, она, наконец, могла отделиться от тела, отлететь повыше и вздохнуть свободно. Только несколько мгновений во время секса и сразу после, пока в животе еще пульсировал оргазм, она переставала ощущать давящую смрадную тяжесть своего тела, его желаний, потребностей, физиологических процессов.

Потом она вставала и шла искать душ. Отскребать от себя чужую плоть.