Детский бог

– Галя давно на меня обижена. Я, как бы это выразиться… не ответил ей взаимностью сто лет назад. Но у дам ее склада обида срока годности не имеет. – Он махнул бармену. – Пока Поля была жива, я пару раз по-настоящему запереживал, что Галя может нас поссорить. Все-таки старшая сестра, Поля к ней очень прислушивалась, а Галя… что Галя… она дура и сплетница по натуре.

– Не верится, что взрослые люди таким занимаются.

– Люди полны сюрпризов, мой друг, – Гирс подмигнул, – но сейчас все нормально. После того как Полина нас покинула, Галя очень помогла с Викторией. По-женски. Откровенно говоря, я даже не ожидал, что они так привяжутся друг к другу. Поэтому пусть себе сплетничает, мне это не мешает, и Вика видит еще одно родное лицо, а то ей тут со мной, стариком, скучновато. К тому же Галины байки с каждым годом все смешнее.

Он отхлебнул шампанского и добавил:

– Ладно, проехали, давай лучше выпьем за мое здоровье.

* * *

Позвякивающая ледяными бокалами, затянутая в галстуки официальная часть вечера давно завершилась, когда я, наконец, расслабился.

Мы с Викой устроили на чердаке импровизированный пикник. Текила, лайм, пятнистый ковер. Мы были мексиканцами.

Я выступал диджеем и ставил подряд все песни «Morcheeba», а она, закинув ногу на ногу, описывала в воздухе круги босой розоватой ступней. Шевеля пальцами и разглядывая свой педикюр, она рассказывала, что для нормальных женщин существуют только два цвета лака: бежевый и красный, а все остальное – удел сам-знаешь-кого.

Я начал узнавать в ней «тогдашнюю» летнюю Вику, которая теряла заколки, щелкала языком, ненавидела гречку и украдкой пробовала кофе, который казался ей отвратительным, зато взрослым напитком. Оказывается, она по-прежнему подолгу зависала в ванной, обложившись чашками с чаем, книгами и журналами, и презирала душ, в котором вечно мерзла.

Мы успели еще сильнее напиться (хоть это казалось невозможным), посплетничать о гостях, а ближе к утру отплясывали под какой-то совсем древний рок, найденный на пластинках в недрах чердака.

Потом Вика вспомнила, что в гараже у них стоит страшно крутой «Лендровер-кабриолет» восьмидесятых годов, со съемной тентовой крышей, с продольными лавочками вместо второго ряда сидений. Разумеется, нас потянуло на приключения, и было решено срочно испытать роскошный аппарат, но, к счастью, мы не смогли найти ключи.

Уже рассвело, когда мы стащили в холодильнике остатки еды и долго рассуждали о том, почему роллы и всякая подобная чепуха кажутся особенно вкусными, когда ты нетрезв. Кажется, Вика заснула где-то там в гостиной, в россыпи диванных подушек, но я был ни в чем не уверен.

Когда я добрался до своей комнаты, единственное, на что я был способен, это скинуть ботинки, упасть на постель и попытаться отрубиться, моля бога, чтобы он ниспослал мне сон без «вертолетов».

Глава 3 Вика Гирс

Хлопнула входная дверь.

В холле стояли двое. Отец и кто-то еще. Кто-то… Его имя не умещалось у нее на губах. Не складывалось во рту. Отец предупредил, что приедет не один, но ведь все, как всегда, могло отмениться. Разрушиться в последний момент.

Она остановилась в нерешительности.

– Вика, мы дома!

Голос отца забарабанил по стенам, звучный и одновременно успокаивающий.

Вика вытянула шею и заглянула в зеркало, висевшее напротив лестницы. Оттуда было видно прихожую. Отец бросил перчатки на комод и отошел к гардеробу.

Молодой мужчина в спортивной куртке снял кроссовки, аккуратно поставил их на коврик. Он стоял спиной, и Вика пыталась разглядеть в его затылке, в его движениях что-то знакомое.

Он поднял голову, она задержала дыхание и сделала несколько шагов вверх по лестнице. Нет, этого уж точно не может быть…

* * *

Она умела обезопасить себя сотнями способов. Сотнями маленьких ритуалов, которые позволяли ей оставаться в своем теле, не распадаясь на крошечные, парящие в воздухе скорлупки.

Она давно научилась наводить порядок внутри. Ей пришлось научиться, иначе она начинала чувствовать гнилостный запах собственной испорченности и проваливалась в такую тошнотворную топь, что почти не оставалось сил удержаться и остаться жить.

Вот уже несколько лет, как у нее вызрел некий компас самоопределения. Чтобы существовать среди обычных нормальных людей и не выглядеть слишком странной, она старалась не ступать на некоторые запретные территории.

Перво-наперво нужно было оставаться красивой. К своему телу она относилась неоднозначно, порой тело казалось почти совершенным, и ей нравилось подолгу завороженно разглядывать в зеркале выступающие косточки ключиц, узкий нос, рот, похожий на нежную внутренность ракушки.

В такие минуты в груди будто надувался воздушный шарик, способный легко оторвать ее от земли. Она становилась невесомой, парящей, потому что была желанной.

Она смотрела на себя и примеряла взгляды сотен глаз, которые могли бы увидеть ее красоту. И иногда сожалела, что некому наблюдать ее такую: утреннюю, обнаженную, совершенную, со впалым животом, изящными скругленными ребрами, чистой ароматной кожей.