Дети в гараже моего папы

Под утро Егор вспомнил, как ездил на рыбалку с отцом и еще каким-то мужчиной, не то соседом по даче, не то папиным коллегой, сейчас уже и не вспомнишь. Утром было зябко, потом стало припекать. Егору нравились рыболовные ритуалы: мужики бросали в озеро перловку горстями, втыкали рогатки в нескольких метрах от берега, капали на перловку ароматные капли и накалывали ее на крючки. А потом крючились на низких складных стульчиках, неотрывно глядя на ядовито-оранжевые поплавки и переговариваясь коротко и бессмысленно. Егор сидел на теплых мостках. Он хотел опустить ноги в воду, но ему не разрешили – рыбу взбаламутит. Поэтому оставалось только вместе с отцом и его другом смотреть на поплавки и ждать, пока они утонут или быстро поплывут в сторону. Это значило: клюет.

Когда такое случалось, папа или его друг медленно вставали, держа удочку в одной руке, а потом одним движением вытаскивали из воды рыбу. Иногда крючок протыкал ей губу, тогда снималась она легко, и ее отправляли в ведро с водой на дне. Но порой рыба заглатывала крючок глубоко, и его приходилось доставать специальными длинными ножницами из самого брюха. У папы на пальцах оставались блестки чешуи. А рыбе больно? Да нет, конечно, не беспокойся, рыба не чувствует боли. Даже если распарывать ей нежное белое брюхо, пока она еще дергается, она и тогда ничего не ощущает. Даже когда подпрыгивает на сковородке – все равно ничего.

Почему тогда Ленки с ними не было? Она любила разрезать рыб и выкладывать на салфетку скользкие внутренности, рассматривала их. А Егор любил только доставать. Ему нравился момент отдачи, когда сначала тяжело, а потом сразу становится легко, когда рыба выходит из воды.

Это был хороший день. Когда начало припекать, папа посадил Егора в резиновую лодку и вывез на середину озера. Он научил его грести веслами, и Егор спросил: а в деревянной лодке так же? Да, такой же принцип, ничего сложного. Хочешь тут нырнуть? Он и нырнул – прямо с борта лодки в блестящую глубокую неизвестность, зная, что папа наблюдает и готов в любую секунду броситься на помощь. Но вода охотно подчинялась Егору и поддавалась на его игру, выталкивая тело наружу.

Они причалили обратно к топкому берегу, вытащили лодку на сушу, а друг папы, имени которого Егор так и не вспомнил, уже нарезал овощи: большие помидоры с одним желтым боком, пупырчатые огурцы и длинные перья лука, которые полагалось складывать вдвое и макать в крупные кристаллики соли. Они пожарили пойманную рыбу на решетке, держа ее прямо над костром. Папин друг достал бутылку коньяка. Папа не любил алкоголь, но в этот раз почему-то согласился, быстро размяк, растекся. Егор никогда до этого не видел его пьяным, поэтому не особо испугался, а только удивился, что папа как-то раскис.

Потом они втроем спали в палатке, и вот там Егору уже не понравилось: жарко, тесно и тяжелый коньячный дух. Папин друг быстро заснул, а ему долго не спалось. Он помнил, как падал в зыбкую дрему, а потом выскакивал из нее посреди ночи от того, что рядом кто-то плачет. Это плакал папа, и Егор тогда так жутко перепугался, что не мог пошевелиться и почему-то боялся, что папа заметит, что он не спит. А потом папа сказал очень отчетливо, низким чужим голосом: «Говно я человек».

Эти его слезы – пьяные, горькие, душные – Егор запомнил на всю жизнь.

Сейчас он лежал в своей кровати в той же позе, в которой вчера заснул, и размышлял, о чем тогда говорил отец. Может, алкоголь пробудил в нем совесть? Сейчас уже не узнаешь.

Егор не собирался вставать. Он уже решил, что проведет этот день в постели, стирая все со стены «ВКонтакте». Тело было разбитое, тяжелое, чужое. Взяв телефон, вспомнил, что хотел написать Леше, спросить, как там Ленка на самом деле. Леша прочитал сообщение тут же и сразу перезвонил. Приятное разнообразие после всех этих, которые читают, а потом ждут час или два, чтобы ответить.

Голос Леши звучал озабоченно.

Не хочу писать, сказал он, так быстрее. Что, как сам?

Да, ну так. Сам понимаешь. Слушай, хотел тебя спросить…

Но Леша заговорил первый.

Мы будем менять квартиру. Наверное, даже за последний месяц деньги оставим. Ленке пишут всякое дерьмо, она не спит и перестала есть.

Совсем?

Когда Егор спрашивал «совсем», он именно это имел в виду. У Ленки бывали периоды, когда еда становилась ее злейшим врагом. Она часами высиживала перед тарелкой, насмерть ругалась с матерью, а если съедала что-нибудь, начинала блевать. Егор так и не смог выяснить, как это началось и из-за чего, просто в школе Ленка была полная, а потом резко сбросила вес и начала ненавидеть все, что помешало бы ей остаться худой. Потом вроде как-то улеглось, но чуть что, она снова шла войной на еду. Егор не знал, в курсе ли Лешка таких ее особенностей, потому что они вроде вместе не так давно и серьезных потрясений до этого у Ленки, наверное, не было.

Ну, что-то она, наверное, ест все-таки, без особой уверенности ответил Леша. Но не потому, что видел, как она кладет пищу в рот, а потому, что пока не представлял себе, как можно обходиться вообще без этого.