Деревянный хлеб. Части 1-4

— Именно! Там, где растут эти вездесущие сорняки — людей невозможно шантажировать голодом. Исторически сложилось, что на границах камышовых плавней, вплоть до сегодняшнего времени — заканчивается власть государства, — ни в одном учебнике такого нет, кстати, я своим умом дошла, — Возможность промышленно «перегонять на крахмал» корневища тростника-камыша-рогоза — не реализована по сей день. Поскольку уничтожает глобальный рынок производства и распределения продовольствия.

— Верю! — Соколов тяжелым взглядом припечатал меня к протертому линолеуму, — Один вопрос! Ваши построения — теория. А ведь есть в России (до того в Союзе) один замечательный город, выстроенный прямо посреди болота. Заросли тростника и рогоза там — за каждым углом, у каждой лужи и на каждом некошенном пятачке. Ну, кроме газонов Невского проспекта… Сам там бывал и сам видал. Щупал руками. По тропинкам через пустыри напрямую углы срезал. Среди ваших камышей, даже в центре, тупо заблудиться можно. Спасибо пушке с Петропавловки — дает звуковой ориентир. В первую блокадную зиму, однако, народ люто голодал. Тем не менее, про случаи попыток питания тростником-рогозом во время Блокады — данных нет. Всякие там ваши «ученые-ботаники» — есть пренебрежимое отклонение от поведения основной массы населения. В чем дело, Галина? Мне надо решение принимать. Объяснитесь!

Э-э-э…

Заросли съедобных дикоросов на улицах, дворах, пустырях и болотистых задворках в современном Санкт-Петербурге

Тема, в родной Северной столице, мягко говоря не популярная. Очень мягко говоря. И разглагольствовать по этому поводу в таком месте — язык к нёбу присыхает. Честно! Чужим не понять

— Мы с уважением относимся к вашим чувствам и тяжелой исторической памяти, но всё же попробуйте, хоть в двух-трех словах… Нам это важно знать!

— Они не хотели… — звуки выдавливаются с диким трудом, будто замерзший пластилин.

— Кто именно?

— Всё… — слезы потекли ручьем, закрыв воздух, обзор и любую возможность общения.

— Чего вы к женщине на сносях прицепились? — незнакомые крепкие руки обняли меня за плечи, а возле носа оказался развернутым огромный (чистый, но явно долго пролежавший в кармане) мужской носовой платок, — Они в это время знаете какие нервные делаются? Слова поперек не скажи…

— Анатолий Михайлович! А вы её в кресло усадите… Вот так… Сейчас попить нальем.

Слева раздался невероятный в сложившихся обстоятельствах, почти забытый, за месяцы в тайге звук — куда-то с шипением полилась газированная вода. Они сюда офисный кулер притащили? С сатуратором? Холодный стеклянный стакан, заботливо поднесенный невидимой рукой, застучал о зубы. В нос ударили брызги от лопающихся пузырьков и крепкий углекислый дух… У-ф-ф-ф!

— Ещё? Как ощущения? — мелькнула мысль, о путешествии на машине времени, да такая острая, что опять пробило на слезы…

— Провторить? — степень газации чудовищная, вода буквально кипит. Зато — вкусная.

— Я же говорил, что хоть один агрегат для производства минералки в хозяйстве нужен.

Кто о чем, а Лев Абрамович о материальном снабжении и трудностях его обеспечения. И хоть мир перевернись… Но, если мне нальют ещё — я лопну, как перекачанный воздушный шарик.

— Никто не хотел ничего знать, — вроде бы нашла правильную формулировку, — Людей — сначала успокаивали, потом — обманывали, потом — они сами не хотели верить, что их обманывают. А голод, как болезнь — штука коварная. Самочувствие может оставаться почти нормальным, хотя сил нет.

— Товарищи! — Ахинеев почти всё время молчал и вдруг взял слово, это не к добру, — Предлагаю всем сесть и успокоиться. Что за цирк, в самом деле?

— Поддерживаю… — весь каудильо, в одном этом слове. Бардак? Ха! Будем давить.

— Дык, я это самое… — сквозь туманные разводы залитых глаз видно плохо, но скрип кожезаменителя офисных кресел свидетельствует, что дискурс переходит в конструктивное русло. Дело ясное, что дело темное…

— Пока Галина собирается с духом… — последний раз таким голосом, на моей памяти, Ахинеев оглашал приговор покойному майору Логинову, — я рискну напомнить собранию некоторые вещи…

За то время, пока мы обсуждали таежные дикоросы, главный идеолог успел сменить расцветку и взамен «помидорного Моргунова» стал похож на одного из героев «Семейки Адамс». Был там мертвенно белый кадр, с темными пятнами вокруг глаз. В общем — внешность под стать голосу. Если не врут пособия по прикладной психологии — это последний градус бешенства. При всей благообразности композиции. Мой антипод, м-да…