Он холодно посмотрел на меня выпуклыми глазами и нехотя сел. Закурил. И начал грести. И так же, как в тот раз, прежде чем затянуться, выпускал весло из руки, медленно выдувал изо рта дым и неторопливо начинал лить веслом.
— А если побыстрее? — сказал я. — Если вам так хочется, я с удовольствием уступлю вам место.
«Ну и хам!» — подумал я, но ничего не сказал. Сдержался. А фавн, словно дразня меня, стал еле шевелить веслами. Ну и пускай, может самому надоест. Хорошо, что нас немного подгоняло ветерком, иначе бы мы и за час не добрались до берега.
У самого берега было мелко. Я выскочил в воду и потянул лодку за нос.
— Вам нужна сумка? — спросил я у Лили.
— Да. Пожалуйста.
Развести костер ничего не стоит, и вскоре огонь заметался в поленьях, облизывая дно алюминиевой кастрюли.
— Надо чистить рыбу, — сказал я Лиле.
— С удовольствием. Геник, я почищу, а ты отдохни. Хорошо? — сказала она.
Фавн разостлал свою куртку и лег бородой к небу.
— Вы, верно, не очень здоровы? — спросил я как можно спокойнее, чтобы не выдать своего раздражения.
— А что? — не шевелясь, спросил он.
— Ничего. Просто интересно. На вид здоровый человек, а вялый какой-то вы. — Мне приятно было ему сказать, что он вялый.
— Из чего же это вы заключили? — по-прежнему не шевелясь, спросил он.
— Из наблюдений.
— Наблюдения — еще не оценка.
— Но я сделал и оценку. Вы действительно очень вялый человек.
— А вам хочется меня видеть «парнем с огоньком»?
— А что, неплохо бы! — сказал я, подвешивая котелок с водой на треножник.
— Удивляюсь, как он у вас сохранился, этот «огонек». Вы, наверно, в моем возрасте рвали и метали.
— Что-то мне не очень понятно, что вы имеете в виду.
— Так и должно быть, чтобы вы меня не понимали.
— Это почему же? — уже раздражаясь, спросил я.
— Вы даже этого не знаете?.. Ну, как бы вам объяснить... Мы с вами люди разных времен.
— Разные люди?
— Разных времен люди, и нам трудно понять друг друга.
— Это я вижу.
— Уже прогресс!
Я чувствовал, что он желает показать свое превосходство и, как ему кажется, успешно этого достигает. Ну-ну, вот чего еще мне не хватало сегодня, чтобы этот парень считал себя выше меня.
— Значит, вы вполне здоровы, — возвращаясь к началу разговора, сказал я. — Тогда почему же все-таки вы такой вялый? Или ленивый?
— Вы хотите, чтобы я ррработал? Греб веслами, бегом таскал рюкзак, по вашей прихоти выполнял любую вашу команду, и все это с улыбкой на устах и с песней в горле? Если вы этого хотите от меня, то тут я вялый. Но вы не заметили меня в другом, где я активен.
— В чем же?
— В наслаждении. Когда вы тащили рюкзак, гребли, я наслаждался солнцем, ничегонеделанием. Есть такая штука — свобода, когда делаешь то, что хочешь делать, и не делаешь того, чего не хочешь делать!
— Это я заметил, и у меня не раз появлялось желание турнуть вас с лодки.
— Это вы могли сделать, но заставить рюкзак таскать не заставили бы.
— Вы даже жену не щадили.
— Она мне не жена. Ей нравится кормить меня, ухаживать за мной, а мне нравится это принимать.
Он по-прежнему лежал на спине, раскинув толстые ноги, подсунув руки под голову. Солнце било ему в лицо, и борода казалась еще больше спутанной, а под ней белела толстая короткая шея.
— Нашли чем хвастать, — не сразу, с неприязнью сказал я.
— А я не хвастаю. Я сказал правду. Я хотел ее сказать и сказал.
— Это, видимо, тоже относится к свободе, к свободе поведения?
Подошла Лиля.
— Вот рыба, — сказала она. — Опускать в котел?
Опускайте.
И она стала опускать по рыбке в кипящую воду.
— Э, что же мы делаем, — с досадой сказал я. — Ведь надо же картошку сначала. Заговорился тут. Давайте скорей, вымойте. Потоньше порежем, дойдет вместе с рыбой.
Лиля взяла картошку и побежала к воде.
— Вам хотелось бы, чтобы вот так бегали по вашей указке? — спросил он.
— А зачем вы поехали со мной?
— Чтобы поглядеть Ладожское озеро.
— Ехали бы один!
— С вами удобнее.
— Это не очень порядочно.
— Абстракция.
— То есть? — Я уже с ненавистью глядел на его жирную шею.
— Опять объяснить? Неужели непонятно, что то, считалось в ваше время порядочным и правильным, сегодня уже не является порядочным и правильным?
— Смотря для кого!
— Я говорю про себя.
Подбежала Лиля.
— Вот картошка. — Она подала ее мне, мокрую, скользкую, и я стал нарезать тонкими ломтиками, чтобы она быстрей сварилась.
— Вы солили? — спросила Лиля.
— Да.
— Ой, Геник, какая будет чудесная уха! — воскликнула Лиля и подсела к нему. — Тебе хорошо, да?
Бедняга, как она унижалась, как была бессильна. Он мог в любую минуту встать и уйти от нее, и она это знала, и ничем бы не смогла остановить его.
Он, как слепой, нашарил ее и положил пухлую руку ей на колено. Лиля встревоженно взглянула на меня и сняла его руку. Но он снова положил.
«Ну-ну, — подумал я, — это тоже, видимо, входит в его понимание порядочности и свободы». Но не хотелось больше думать о нем, было противно, и я пошел к озеру мыть руки.