Деревянные пятачки

Утром вроде было ничего, но днем откуда-то потянуло холодком одиночества. Он вышел на улицу, но и там было ощущение одиночества. И почему-то вспомнилась Чигирикандра. Зимовка у подножия этой большой скалы. Солнце попадает туда не сразу, ему надо подняться высоко, только тогда оно начинает освещать этот угол с отвесными сверкающими в морозе камнями и притулившуюся зимовку. Из ее трубы подымается белый дым. Там всегда тихо. Ветра не бывает. Да-да, он там провел не одну ночь и ни разу не слыхал, чтобы свистал ветер... Подумав о Чигирикандре, он вспомнил и Шуру, и то, как она встречала его, бежала навстречу, и ноги заплетались у нее, платок сползал на шею, и если это бывало днем, то ее волосы становились чуть ли не красными. Она протягивала к нему руки и смеялась. И всюду сверкал снег. И они шли в теплую зимовку, стоявшую у подножия большой горы...

Интересно, любила она его или нет?.. Нравиться-то, конечно, он нравился, — это она сама говорила... Нравился! И он уже жалел, что так был суховат с ней в поезде. Можно бы и поприветливей. Но это все шло от того, чтобы постепенно отдалить ее, ведь он же не собирался жениться. У них никогда о будущем и разговора не было... Но все же можно бы и чуть поласковей быть, особенно когда прощались на перроне. Можно бы... Конечно, не так бы надо ему вести себя с ней, не надо бы уж так наотрез...

Хорошо, что у него оказался ее адрес. Еще там, на Чигирикандре, она дала его. Он не хотел его брать.

— Зачем?

— Ну мало ли, провалюсь под лед, напишешь родным.

— А ты не проваливайся, тогда и писать не потребуется.

Она жила на Литейном. Он легко отыскал ее дом. Ее квартиру. И позвонил. Дверь тут же открылась, будто его ждали. В дверях стояла она и смеялась.

— Чего ты смеешься? — спросил он.

— А я знала, что ты придешь.

— Это почему же еще? — как всегда, злясь на ее смех, грубовато спросил он.

— Да потому, что я люблю тебя!

И это прозвучало как Чигирикандра!

1968

За второй скобкой

Мне бы с самого начала отказаться: нет-нет, мол, я один езжу, не люблю, когда мне мешают, — и все было бы как надо. Так нет, обязательно нужно быть добреньким. Старею, что ли... «Геник не видал Ладоги... Геник хочет...» А он тут же стоит и молчит, похожий на фавна, с толстыми, яркими губами, не по возрасту упитанный, с нечесаной бородой, в заграничных кедах и в кожаной куртке на молнии. И поглядывает на меня, глазах снисходительная ухмылка. Тут бы отказаться, да куда там! «Хорошо, хорошо! Давайте!» И стал расхваливать Ладогу, будто она нуждается в рекомендациях.

Удочек, конечно, у них не оказалось. «Ничего, ничего, я сделаю, все приготовлю и термос возьму. А как же? Хорошо попить горячего чайку в лодке». И только потом, когда они ушли, спохватился: червей надо копать. Вот и ставить бы их копать червей. Так нет, сам больше часа внаклонку перекапывал огород. А потом весь вечер готовил им снасти. И в пять утра уже был на ногах, затопил плиту, приготовил для термоса чай, уложил в рюкзак кастрюлю, миски, ложки — уху-то будем варить, — хлеб, сахар, несколько картофелин, соль, перец, ну а кроме того, плащ, сумки для рыбы, полотенце, мыло. Еле застегнул рюкзак. «Ну ничего, думаю, Геник поможет».

Мы условились встретиться ровно в шесть на остановке. Автобус приходит в пять минут седьмого. В шесть их не было. В пять минут седьмого пришел автобус. И только тут они показались на шоссе, метрах в ста от меня. Если бы я был на их месте, то припустил бы бегом, закричал, чтоб задержать машину. Но они и не думали торопиться. Фавн шел так, будто прогуливался. Он даже не ускорил шага, когда я замахал руками, стал звать.

— Еще минутку, ну пожалуйста. — Это я упрашиваю кондукторшу.

— Чего же они не торопятся? — Это кондукторша спрашивает.

— У него нога болит. — Это я вру.

Лиля несет сумку. Фавн идет рядом с ней и что-то говорит.

— Эгей! Эгей!— Это я закричал им. — Давайте, давайте!

Лиля побежала с сумкой, а он так и дошел не торопясь.

— Да давайте же! — Это я крикнул.

Но он на меня и внимания не обратил, будто не знает.

— Ты у окна сядешь? — Это Лиля его спросила и тут же уступила ему место у окна, потому что он лез туда.

За всю дорогу он ни разу не посмотрел на меня. Лиля что-то говорила ему, смеялась, а он смотрел в окно и, похоже было, не слушал. «Какой чванливый», — подумал я и тут в первый раз пожалел, что связался с ними. Я уже чувствовал — доброй рыбалке не бывать.

Но автобус катил. За окном было солнечно. День обещал быть ясным, безветренным. И я стал постепенно набираться хорошего настроения. А тут еще показалась Вуокса, рыбаки на берегах, и я повеселел.

Немного омрачилось настроение в Пятиречье, когда мы вылезли из автобуса. Я думал, парень прихватит рюкзак, но он разглядывал поселок, и я, прождав с минуту, взвалил рюкзак на спину и пошел.