Деревянные пятачки

Я люблю этот путь от Пятиречья до берега Ладоги. Дорога сначала идет полем, потом круто поворачивает и устремляется напрямую к побережью. Она и тут идет полем, мимо остатков фундамента бывших финских домов с одинокими кривыми одичавшими яблонями; затем пересекает высыхающий летом ручей и неторопливо входит в тенистую прохладу леса. Когда идешь полем, то становится радостно оглядывать его простор, видеть недалеко открытое небо и с этим ощущением доходить до развалин. Тут уже четверть пути за спиной. Я всегда немного задерживаюсь в этом месте, думаю о том человеке, который здесь жил, выходил по утрам из дому, смотрел на небо и приступал к работе. Это был, наверно, хуторянин со своей семьей, своим полем. Война сорвала его с этих мест, разрушила дом, хозяйство, и вот теперь только руины. И одичавшие старые яблони.

У ручья — половина пути. Весной в низинке вода, и, чтобы перейти на ту сторону, приходится прыгать с камня на камень, но сейчас сухо. Итак, позади половина пути.

— Мы уже прошли полдороги, — оборачиваясь, говорю я.

Лиля несет сумку. Геник — удочки. Они связаны в двух местах шнуром, чтобы не рассыпались. Лиле нести нелегко‚— лицо раскраснелось, и рот полуоткрыт, как у птицы в жару.

— Дайте вашу сумку, — говорю я.

— Нет-нет, вам и так тяжело...

— Что вы, мне одно удовольствие тащить рюкзак. Давайте сумку.

По наивности я думал, что ее муж догадается взять сумку, но он занялся шмелем, стал сгонять его с ромашки. Все же сумку она не отдала, и мы пошли дальше.

Теперь дорога шла лесом. Стало прохладнее, но я уже успел разгорячиться, пока шел полем, и пот вовсю течет по лицу. Можно бы отдохнуть, но мне жаль минут, потраченных на бездействие. Они так пригодятся на Ладоге. По песку идти тяжело, но теперь уже недалеко. Вон виднеется отворот вправо, а там всего метров двести — и «кордон». Когда-то здесь была граница, после войны она отодвинулась, и теперь здесь рыбацкая база, но название в народе осталось старое.

Жена егеря подмигнула мне, когда увидала нас. Ее удивила косматая борода на толстом лице Геника. Я вяло махнул рукой, чтобы она не обращала внимания. Мало ли кому что взбредет в голову, хотя мне-то стало немного неловко за такого спутничка. Ведь она подумает, что он мой приятель, хороший знакомый. А как же еще она может подумать?

Мы получили от нее весла, спасательный круг, якоря и пошли к причалу. Мы — это я и Лиля. Геник остался у рюкзака и сумки. Когда мы проходили мимо него, он взял у жены весла и понес их к лодке, оставив на земле рюкзак и сумку. Он все делал как будто нарочно, чтобы разозлить меня. А может, и нет. Кто его знает? Как можно спокойнее я сказал ему, когда мы подошли к мосткам:

— Несите сюда рюкзак и сумку.

— И рюкзак? — спросил он.

— Да. В нем ложка, которой вы будете есть уху.

Я спрыгнул в лодку и стал раскладывать вещи по своим местам. Лиля мне подавала с мостков. Подала и сумку. Рюкзака еще не было. Я посмотрел. Фавн тащил его волоком по мосткам.

— Вам что, не поднять его? — крикнул я, боясь, как бы не оборвался заплечный ремень.

— А зачем поднимать, если можно и так? — ответил он, продолжая тащить.

«Ну, леший с ним, не надо волноваться», — сказал я сам себе и положил рюкзак в корму. Велел Лиле пройти туда, фавна усадил на нос и стал отталкиваться веслом, выводя лодку из канала. Тут было мелко, и надо было знать, как ее выводить.

По Ладоге сквозил слабенький ветерок, который неизвестно где возникает и неизвестно где гаснет. Вода от него не тревожилась, и тростники отражались в ней так же четко, как выделялись на фоне блеклого, уже не утреннего, но еще и не дневного неба. Плыть надо было километра два, до бухты; там можно при желании пристать к берегу, набрать сушняку — он там всегда есть — и развести костер. Но это позднее, если будет улов. Мне опять стало спокойно и хорошо.

— Гребите, — сказал я Генику.

Теперь уже можно было и ему грести — началась глубина. Он пересел на мое место. Я сел на корму, пропустив Лилю на нос. Мне с кормы было удобнее наблюдать, как лучше плыть.

Ох уж этот Геник! Будто не мог раньше покурить, нет, вот именно теперь, протянув ноги, так что его кеды чуть ли не уперлись в мои ботинки, неторопливо достал пачку сигарет, вынул одну, раскурил и только после этого взялся за весла и начал слабо водить ими по воде. И каждый раз, затягиваясь, переставал грести, и лодка чуть ли не останавливалась.

— Ты не устал? — спросила его Лиля.

Я думал, она подсмеивается над ним, — ничуть, она спрашивала озабоченно.

Фавн неопределенно пожал плечами.

— Покури, а я пока погребу, — сказала Лиля.

Он оставил весла, перебрался на ее место и отвалился, подставив лицо небу.

«Черт с ними, пускай гребет, если такая дуреха‚ — подумал я и сказал, чтобы она выровняла лодку левым веслом, не то залезем в тростники. Она старательно пополоскала левым и, когда я сказал «хватит», стала грести обеими.