Деревянные пятачки

«Ты вот гляди, — говорил мне местный рыбак, указывая на закат, — видишь два солнца? — Я глядел на закат. По всему озеру лежала мглистая вытянутая полоса, прослоенная зелеными облаками, и в их просветах два солнца в виде восьмерки. — Так это всегда к полной перемене. Если, скажем, был ветер, то станет тишь, а если сушь была, жди дождя».

В тот вечер было сухо, и Чудское не шевелилось, и ничто не предвещало ненастья, и все же на рассвете, слабо шелестя, начал шуршать мелкий дождь, и все небо было затянуто серым, и это значило в безветрии дождь на весь день. То есть случилась полная перемена погоды.

После многодневных штормов, когда, казалось, Чудское не успокоится вовеки, на закате появилось двойное солнце, и я наконец-то дождался затишья, такого, что брось спичку — и она ляжет на воду как впаянная. И то бортом, то носом проволок лодку — ее выбросило, оборвав цепь, на отмель — до воды и направился к Раскопельским камням.

Мне давно хотелось побывать там. Наслышался от местных — крупный окунь только там в камнях водится. И пошел. К Раскопельским обычно ходят на моторах. Теперь почти у всех местных моторы. У кого «Москва», у кого «Вихрь». У меня мотора нет. Понимаю все его преимущества, но не люблю. Бензиновым чадом я больше чем надо дышу в городе. А тут непременно под ногами бачок, из которого прут бензиновые пары, тут нет-нет да обдаст отработанным газом. Зачем мне мотор? На веслах приятнее, если, конечно, на небольшое расстояние. До Раскопельских же камней что-то около двенадцати километров. Придется хорошо поработать, на полный отмах плечей, на полный выдох. Грести и грести. Часа три помахать веслами. Ну и что ж, раньше, до моторов, ходили на веслах, почему бы и мне не пройти путем старых рыбаков! Это, конечно, не «Кон-Тики», но все же интересно... Правда, моя лодка резко отличается от местных лодок. У меня «фомка», широкодонная, с низкими бортами. У местных же борта высокие, днище узкое и задранный нос. Такая лодка, как у них, хорошо режет волну, ее не захлестнет. Но эти преимущества выгодны в бурю, а я выбрал тишь, и, судя по чистому небу, такая тишь постоит самое малое хотя бы сутки. А за день я успею обернуться.

Еще на берегу я не только запомнил, даже записал приметы для ориентировки, так что мне не составит большого труда найти Раскопельские камни. К тому же я еще издали увижу их. Камни есть камни. Мне не раз доводилось ходить к каменным грядам на Ладоге, когда еще за километр видны пенные буруны. Так что некоторый опыт имеется...

Об этом я думаю, все дальше уходя от берега. С севера на левый борт накатывает мягкий вал — это еще остатки прошедшего урагана. С запада же тянет легкий бриз и, хотя он слаб, все же рождает на таком большом пространстве свою волну. Поэтому лодка переваливается то по борту, то по носу. Местные такое состояние воды называют «водобежь».

На берегу чайки не было. Значит, она вся в море. Это удивительное зрелище, когда бьет чайка. Не одна, конечно, — сотни белых стремительных птиц вьются над одним местом, падают грудью, взмывают, орут. Это они хватают снетка. Плюхаются с разлету в воду, вырывают добычу, и, тяжело махая крыльями, летят в сторону, там разделываются с крупной рыбиной, покачиваясь на волне. Если же урвут мелочь, сглатывают ее на ходу.

Рыбалка «из-под чайки» азартна. Где чайка, там и окунь. Он тоже охотится за снетком. Рыщет большими стаями. Бывает средний, но наваливается и килограммовый, — тогда со звоном лопаются жилки, ломаются крючки, трещат можжевеловые удилища.

Из-под чайки начинают ловить в сентябре, когда окунь сбивается в стаи. Как правило, ловят его на «секушу». Это тяжелая блесна, свинчатка, с двумя острыми крючками. Говорят, такой способ недозволен, случаются сходы, появляется подранок. Но так испокон веков ловили местные. И окуня не становилось меньше. Поубавился он оттого, что одно время на Чудском ловили тралами, и, выпуская солярку и мазут, катера отравили воду, и стал погибать снеток. А он главный корм окуня. Но теперь тралом запретили ловить, и снеток стал прибывать, и окунь стал прибывать, хотя секушей и не перестали его ловить.

У меня тоже секуша, и мне не терпится попробовать ее. Поэтому я и пошел на Раскопельские камни, подальше от домашней воды, туда, где вода дикая и простор, который местные называют — морем. Там всегда полно окуня, того самого, который ломает крючки и рвет жилки.

Западный ветер сник, и водобежь исчезает, и все ниже, покатее валы, идущие с севера. Грести легко, и все дальше уходит берег с заводями, бухтами, мысами. Он вытягивается в прямую линию, и уже видна не только моя деревня, но и соседняя, и хорошо видны силосные башни, они, как пожарные каланчи, возвышаются над аккуратными домиками и белыми фермами, и уже видны одинокие сосны на дюнах. И людей не различить. И все как бы застывает. И только движущийся по дороге клуб пыли нарушает застывшее, — это бежит автобус.