Деревянные пятачки

«Неладно получилось, что я ушел в затишек, — все глубже разбираясь в себе, думал Николай Васильевич. — Для егеря можно бы и не быть слесарем-лекальщиком седьмого разряда».

Это была последняя, завершающая мысль, показавшая всю несостоятельность его прежних дум — жить как захочется.

Испытывая крайнюю досаду на себя, стыдясь, но чувствуя, что так надо, он рассказал жене обо всем, что его мучило последние дни. Клавдия Алексеевна молча выслушала. Она всегда во всем подчинялась ему. Только ей очень не хотелось уезжать от весны.

А весна шла вовсю! Высовывая остренькие язычки будущих листьев, раскрывались почки. У окошек скворечен пели, свистали скворцы. Зеленела на пригорках трава, и с каждым днем становилось все отраднее.

Клавдия Алексеевна совсем по-иному думала провести весну. Она уже условилась с дочерьми, что приедут к ней в отпуск с внучатами. Тут уж не так плохо, в этой бухте. Ребятишки могут остаться на лето. А уж осенью все переберутся в город. Но Николай Васильевич и слышать не хотел ее доводов. Теперь, когда ему все было совершенно ясно, каждый лишний день, прожитый в бухте, только усиливал тревожное состояние виноватости, и поэтому хотелось лишь одного: скорее туда, где люди, где большая жизнь, где главное дело. Он отлично знал, что в этой большой жизни встретит опять свой старый цех, будет делать то, что делал всю жизнь, — маленькие детали к большим машинам, но теперь это было все пронизано новым пониманием своего места в жизни, и оно, это место, представлялось ему значительным. Он даже не думал о том, как его встретят на заводе. Может, будут посмеиваться. Это не имело значения.

Легкий сквозной ветер морщил бухту. Весеннее солнце подскакивало на гребешках волн. Николай Васильевич сильными ударами весел гнал лодку. В его ногах стояла корзина. Выехав на Ладогу, он достал из корзины утку и выпустил ее на волю. Утка, не уходя от лодки, стала мыться, поднялась на лапы, замахала крыльями и удовлетворенно крякнула. Как видно, она не собиралась покидать егеря. Тогда он махнул веслом. Чернеть испуганно шарахнулась и тут же взлетела. Было мгновение, когда она почти опустилась на воду неподалеку от лодки, но, верно, так было хорошо состояние полета, что она замахала крыльями еще быстрее и понеслась над водой. Николай Васильевич проследил за ней, пока она не затерялась вдали; после этого окинул взглядом водный простор, острова, стоявшие в дымке, пустынные берега и, не испытывая сожаления, что со всем этим миром расстается, направил лодку к берегу. Он постиг этот мир, узнал ему истинную цену и от этого только обогатился. Он сюда еще вернется. Никуда эти острова от него не уйдут. Теперь уже никуда не уйдут. Он знает места и еще поохотится! Но все это не помешает ему жить полной жизнью.

1955

В островах

Острова видны с берега только в ясную погоду. Тогда они кажутся ставшими на якорь военными судами — узкие полоски с неровными очертаниями поверху. Вблизи неровные очертания превращаются в сосны, чудом укоренившиеся в голых нагромождениях камней. Но большей частью островов не видно. Туманы, дожди, знойное марево заслоняют их. В такие дни об островах не думаешь. Нет их — и не надо. Но когда видишь — тянут они к себе. И если хоть раз побывал там, никогда не забудешь.

Игорь Николаевич бывал в островах. Как-то ездил туда с товарищем на моторке. Веселая была эта прогулка. В протоках меж островов наловили много щук, наколотили уток и засветло вернулись домой. Прошло время, и снова потянуло, но товарищ уехал, а память об островах осталась, чтобы звать, манить. И вот он собрался. Ехал поездом, шел пешком и наконец добрался до устья речки, что впадает в озеро. На выходе этой речушки стоят пять-шесть домиков. В них живут рыбаки. Рядом с домами маячок. Это не тот маяк, который бросает луч в черную пучину моря. Нет, это просто огонек, добродушно подмигивающий запоздавшим рыбакам: дескать, ничего, ребята, я тут. Следит за маячком бывший боцман Александр Макаров, человек молчаливый, с глубокими морщинами по всему лицу, хотя и не старый. Часть морщин у него лежит вертикально — это по щекам. У глаз они расходятся веером. Но веер — это уж слишком деликатное для него сравнение, поэтому лучше сказать: они похожи на окуневый верхний плавник. На лбу морщин не много, но они лежат прочно. Он может делать все: разводить сад, ловить рыбу, бить зверя, сделать лодку, может служить на судах, и служил. Кроме того, что умеет делать, может сделать все, что бы ни заставили. Но он не любит, когда его заставляют. В охотку же Ладогу ведром вычерпает. Жену он любит редкой любовью: баловать не балует, даже ласковым словом не пригладит, но зато и не расстраивает. Живет она спокойно, за все десять лет, как поженились — а взял он ее вдовую, с девчонкой, — ни разу не всплакнула, ни разу не задумалась. Он был похож на маячок и как будто говорил Анне: «Ничего, все хорошо будет. Я тут». И всегда освещал ее своими серыми, оттянутыми к вискам глазами-ровно и спокойно.