Деревянные пятачки

«Теперь совершенно все ясно: он не любит меня. Ну что ж, за все приходится расплачиваться: за любовь — ненавистью, за юность — старостью... Обойдусь без него. Проживу... Но только за что? За что он так со мной?..»

Эти же мысли стали особенно горьки ночью, и тогда она заплакала. Негромко и печально, как плачут одинокие люди.

— Хватит! — резко, как плетью, стегнул своей злостью Евгений Николаевич. — Хоть ночью дай покой!

Она ничего не ответила, постаралась сдержаться, но невольно из груди вырвался глубокий вздох, и тогда он вскочил:

— Это же черт знает что! Будет или не будет наконец покой?

— Не смей кричать, — плача, сказала Надежда Анатольевна и заплакала еще горше, не в силах сдержать себя.

— А, провались ты все пропадом! — вскричал он. — К черту! Хватит! — Он не знал, чего хватит, что провались, но как он ненавидел сейчас жену и как был бы счастлив избавиться от нее! Все бы отдал, только бы ни минуты не быть вместе. Он задыхался от гнева. Гнев распирал его. Чтобы хоть немного успокоиться, он нашарил в темноте сигареты, спички и, нервничая, закурил.

Прикуривая, скосил глаза на жену. Она лежала, уткнув лицо в руки. Затылок у нее был наполовину прикрыт одеялом. Что-то беспомощное было в этом неприкрытом затылке со спутанными, выкрашенными перекисью волосами. Но он не испытывал жалости.

— Зачем так мучить? — неожиданно сказала она. — Я же все вижу... Зачем мы тут?.. Какой ты нехороший... Разве я виновата?..

И оттого, что ничего последовательного в ее словах не было, он особенно ожесточился, хотя и понимал: то, что с ним происходит, совсем не свойственно ему, но ничего не мог поделать с собой. Да и не хотел ничего делать. Пусть, пусть наконец она все узнает! Незачем прятаться... Надо все сказать, в открытую! И он стал говорить все: и как он прав, и как нелегко ему жить с ней, которая не понимает, думает только о себе, и о своей усталости, и о том, что ему все надоело, и что он будет счастлив, если она оставит его в покое, что в конце концов она могла ехать, куда ей вздумается, что она сама увязалась за ним, и еще много разного — и обидного и несправедливого — говорил он. А она лежала, зажав уши ладонями, и время от времени шептала сама себе: «Боже мой! Боже мой!»

А за окном безостановочно шуршал о дранку ветер, нудно дребезжало стекло, острым коготком скреблась сирень и глухо били о берег волны, и все больше шумело в ушах, и уже казалось, что голова раздувается, и от всего этого становилось невмоготу.

— Хватит! — истерично закричала Надежда Анатольевна и, прижимая к груди одеяло, села на край кровати. Хватит! Ты не человек... Как ты можешь?.. Я тебя оставлю... Ты будешь один... Тебе будет покой... Но не смей! Не смей!.. Я не позволю... Я не могу... Я ненавижу тебя!

— И прекрасно! Прекрасно! — вскочил Евгений Николаевич и тут же закрыл глаза руками.

Это хозяйка включила свет. Она стояла в дверях, одетая в ватник, в резиновых сапогах, повязанная платком. У нее было морщинистое сухое лицо с большими синими глазами.

— Чего это вы расшумелись? — недовольным голосом сказала она. — Ровно бы не молоденькие уже, да и не пьяные, — и сурово поглядела на Евгения Николаевича.

— Извините, — набрасывая на плечи пиджак, ответил Евгений Николаевич. — Это наши дела... Завтра мы уедем.

— Ваше дело, — сказала хозяйка, — можете и уезжать. — И, больше ничего не сказав, ушла. Было слышно, как в сенях она звякнула ведром.

Евгений Николаевич докурил сигарету, смял ее о дно пепельницы и лег. И сразу же его сморил сон.

Проснулся он, когда было уже совершенно светло, и в окно, в щель между занавесками, проглядывало солнце. Еще не зная почему, он почувствовал себя легко и хорошо и поглядел на жену. Она все так же лежала, уткнув лицо в ладони. Он вспомнил ночную ссору, недоуменно пожал плечами и уже с жалостью поглядел на жену. Испытывая раскаяние, подошел к ней и тихо поцеловал в голову.

И тут же она дернула плечом, как бы отстраняясь.

— Прости меня, — сказал Евгений Николаевич, — я не знаю, что со мной случилось вчера, да и все эти дни...

Он говорил искренне, и она не могла не поверить ему, к тому же и у нее уже не было неприязни к нему, больше того — на сердце было так легко, будто она после тяжелой болезни враз оправилась, но еще нельзя было прощать, обида не позволяла вот так запросто взять да все и забыть. И поэтому Евгению Николаевичу пришлось еще раз поцеловать ее и сказать, что только одна она по-прежнему ему дорога. И лишь после этого Надежда Анатольевна не дернула плечом, когда он коснулся ее головы губами.

И вдруг они оба заметили тишину. Было так тихо, будто они глухие. Не шумели деревья, и не шуршала дранка, и не скреблась в окно сирень. И не было этого непрестанного движения воздуха. Евгений Николаевич отдернул занавеску, и они увидали залитое солнцем Чудское. Оно мерно вздымало большие гладкие волны, и чайки летели с берега вдаль...

Когда они вышли на крыльцо, то услышали пение птиц. С улыбкой переглянулись — и тут увидели хозяйку.

— Доброе утро! — сказал ей Евгений Николаевич,

— Доброе... — ответила хозяйка.

— Какая тишина-то, а?