Деревянная грамота

Сиделец в лавке купца Родионова велел заглянуть – авось что и разведает. Сказал «завтра» – так ведь это уже сегодня! Стенька поспешил к лавке и насилу дождался, пока сделают покупку две купчихи с молоденькими дочками, которых на двух дородных женок, очевидно сестер, приходилось то ли восемь, то ли девять, поди сочти, когда они мельтешат, взвизгивают и хохочут.

Девки предвкушали Масленицу, катанья с братцами на санях, званые блины, щегольство и утехи. Девки были беззаботны, словно те пташки небесные, о которых толковал в проповеди отец Кондрат. Зимний мясоед кончается, их не посватали, не обвенчали, и еще несколько месяцев им жить в ласковом родительском дому. Чего же не веселиться?

– А, это ты, свет! – приветствовал Стеньку сиделец.

– Бог в помощь, – сказал, кланяясь, Стенька. – Что, расторговался?

– Две пары чеботов взяли.

– Дай Боже дальше не хуже. Ну, разведал ли про того Рудакова?

– Уж и не знаю, как сказать. Он мне полуполтину должен – я уж на ней крест поставил. А есть у нас приказчик Онуфрий – тому он два рубля задолжал. Перфишка-то дня два как пропал, или три, надо вспомнить…

Стенька терпеливо ждал.

Несколько раз, когда он приходил на помощь и пытался подстегнуть вспоминающего, его резко осаживали, однажды так матерно излаяли, что хоть на бумажку записывай, чтобы приказных потешить. Поэтому, когда человек маялся временным беспамятством, он уж более не вмешивался.

– Или два? Я-то при нем не околачивался, разве я сторож тому Перфишке? Утром он вроде еще был… – бормотал сиделец. – Потом баба к нему прибегала. Вот дивно, и водились же бабы у того кривобокого…

– А что за баба? – тихонечко и очень осторожно полюбопытствовал Стенька.

– Откуда мне знать? Невеличка-белоличка, собой круглоличка.

Марфица, подумал Стенька, точно – Марфица, после того, как ходили Нечая допрашивать! Знала, вредная баба, где Нечай прячется, и понеслась, предупредила!

Что же за сокровище такое тот Нечай, коли из-за него козни плетутся?

– Так вот, потолковал я с нашими. Всем ведь этот блядин сын задолжал, все его ищут. А как проведали, что и Земский приказ его домогается, так духом воспряли. И стали припоминать, с кем да когда его встречали. Так вот, молодец, кое-что и обнаружилось! К тому Перфишке еще до того, как его в Касимов за жерновами и юфтью посылали, человек приходил, Соплей зовут.

– Человека – Соплей? – развеселился Стенька. – Лихое прозваньице! А что за человек такой? Как его сыскать?

– А вот так и сыскать, что нам, грешным, это не под силу, а разве вам, приказным.

– Налетчик, что ли?

– Не налетчик. Кружало «Ленивку» знаешь? Где целовальником Левонтий Щербатый? Так он у того Левонтия в подручных ходит.

– Да, – поняв, в чем загвоздка, согласился Стенька. – К «Ленивке» теперь не подступись! А для чего к нему тот Сопля приходил – кто-нибудь догадался?

– А сдается мне, что Перфишка ему вино продать хотел. Он как-то приносил, угощал, а винцо-то не из кружала, а кто-то в подполье гонит. Левонтий-то уж точно непоказанное вино наливает. За ним такое водится!

– Хорошего же человека вы в приказчиках держали, – заметил Стенька.

– Ты про то хозяину скажи! Мы люди подневольные. А ему как раз был нужен неженатый, чтобы с обозами посылать. Женатого-то – грех, ну как что стрясется, семья осиротеет. Дороги-то, сам знаешь, какие.

– Ты про то у Разбойного приказа спрашивай. Мы-то за московские улицы отвечаем, а не за дороги.

– То-то у вас, сказывали, двух подьячих и троих ярыжек чуть не до смерти убили.

– Это когда же?!?

– А когда? А на Тимофея-апостола! У нас сиделец Тимошка Драный, так он угощал, а наутро и услыхали! Стрельцы их на Никольской подобрали, так у одного рука перебита, у другого ребра поломаны, не шевельнуться, криком кричал!

Стенька сделал мысленное усилие и понял, что двое подьячих и трое ярыжек – это он сам с Деревниным.

– А хозяин-то откуда того Перфишку взял?

– А к хозяину не подступись, не то как раз по уху огребешь. Сжалился над сиротинушкой безродным! Так чем на самого себя злиться за дурость – он нас гоняет…

Добраться до Сопли приказным было нетрудно. Накануне Масленицы Щербатый с приказом ссориться не захочет, пришлет своего человека, чтобы сказку отобрали. За «Ленивкой» к началу Великого поста столько грехов набиралось – не счесть, лишние целовальнику вовсе не требовались.

Но тут в голове у Стеньки случилось то ли затмение, то ли прояснение.

Распрощавшись с доброхотом-сидельцем, он пошел себе потихоньку, рассуждая примерно так: ведь не раз и не два доводилось ему, ярыжке Степану Аксентьеву, затевать суету и суматоху, носиться непонятно где высунув язык, а потом за все свое усердие он чудом батогов избегал, дай Господи здоровья Деревнину. Так нужно ли на сей раз, опозорившись с ловушкой, немедленно радовать Земский приказ новыми затеями? Не разумнее ли хоть денек посидеть тихо?