Деревянная грамота

Перепугавшись до полусмерти, что кто-либо посторонний может у себя на Балчуге услышать этот верноподданнический вопль души, оба подьячих, не сговариваясь, кинулись затыкать ярыжке рот. Причем Протасьев не побоялся даже уставленной на него пистоли, а Деревнин не пожалел вышитой рукавицы.

– Как докажешь? – держа в охапке мычащего Стеньку, быстро спросил Деревнин.

– Да хоть меня на одну доску с Греком ставь! Он то же самое скажет! Вот пошли за ним, доставь его к Башмакову – да там и спрашивай! И он тебе ответит, что деревянная книжица еще при татарах писана! Он-то в таких делах толк знает!

– Башмаков тоже в своем деле толк знает!

– Послушай, Гаврила Михайлович, Христа ради, отпусти душу на покаяние! Сплоховал я, не догадался – надо мне было сразу за стрельцами посылать, чтобы того Грека взять под караул!

Протасьев, умоляя, схватил Деревнина за рукав и, придерживаясь, попытался рухнуть на колени с наименьшими затруднениями.

Стенька замычал так выразительно, что Деревнин понял.

– Коли бы с глазу на глаз, так, может, и сговорились бы, – не мешая коленопреклонению, с намеком молвил он. – А помощничек мой, вишь, горяч! Мы-то с тобой пуд соли вместе съели, а он с тобой разве что на Пасху крашеными яйцами сменялся. Уж и не знаю, как быть…

Протасьев смотрел на товарища снизу вверх, и Стенька подивился тому, как жестка его длинная, почти седая борода – торчит, словно из доски выстрогана, хоть чернильницу на нее ставь.

– Да разве мы со Степой не договоримся? – сразу все понял Протасьев. – Есть у меня однорядка скарлатного суконца, зять только раза два и надел, а потом пробовал влезть, да в груди поширел, не застегнуть! Вот на Масленицу было бы в чем пощеголять! А то утварью могу, хоть оловянной, хоть медной…

Деревнин вдруг выдернул рукавицу из Стенькиного рта.

– Сковороду проси! – велел. – Большую, медную! И от однорядки не отказывайся! А мне, сироте, и десяти рублей довольно будет, чтобы шуму зря не поднимать.

– Десять рублей?! Да где ж я тебе возьму?!

– А ты поищи, Семен Алексеевич. Мне-то бумагу найти нетрудно, а перо в пернице и чернильница на поясе у меня всегда при себе. Вот и напишу Башмакову весточку… Тебе-то на старости лет такие весточки ни к чему! За мздоимство неприкрытое, да еще в государственном деле, знаешь что бывает? И поболее десяти рублей в казну отпишут!

На том и столковались.

В тех же санях, но только посадив за кучера Стеньку, поехали к Солянке и сопроводили Протасьева до самого крыльца. Деревнин взошел вместе с ним в хоромы, Стеньке велел ждать. И скоро появился с добычей. Выйдя на улицу, кинул ее в сани, опять велел брать вожжи в руки.

– Ко мне! – распорядился. – Там Игнатий ждет, так мои орлы бы его не напоили…

– Вот оно что! – восхитился Стенька.

Игнатий был извозчик ведомый, не раз приказным услужил. Деревнин, видать, на него и рассчитывал – чужой не уступил бы подьячему сани с лошадью. Деревнин же отправил Игнатия, чтобы тому не мерзнуть, к себе домой, где того знали и без угощения бы не оставили.

До Охотного ряда добрались без приключений, а там уж до деревнинского двора было рукой подать. Вызвав Игнатия, у ворот произвели раздел имущества: кому – сани, кому – однорядку со сковородкой.

Однорядку Стенька перекинул через левую руку, сковороду взял в правую – вдруг придется отбивать от ночных налетчиков нажитое добро? Они еще прошлись с Деревниным взад-вперед по хрусткому снегу, оба веселые, потому что с добычей, и рассуждали: соврал ли Протасьев, или грамота точно древняя? И коли древняя – ради чего вмешался в это дело Башмаков?

Стенька принялся вспоминать, что умного говорилось о деревянной книжице в тот злополучный день, когда она оказалась в Земском приказе и была пущена по рукам. И точно ведь – кто-то из подьячих подивился, для чего писать на дереве, коли бумага недорога? Высказали предположение – парнишка ее кому-то нес, да не донес. Или, напротив, у кого-то унес и, спасаясь от погони, забился в сани под рогожу. А потом еще кто-то про древность слово молвил, да за шумом и не прислушались… а зря…

– Уж не кладовая ли роспись? – вдруг догадался Стенька. – В Смутное время всякий норовил свое имущество припрятать, а что не припрячешь – полякам доставалось, а те тоже клады хоронили… А бумаги под рукой не случилось…

– Молчи, Христа ради! – прервал его Деревнин. – Вот тоже кладознатец выискался! Молчи, не то я заговорю!

Стенька и язык прикусил.

Вспомнил, как минувшим летом сам ввязался в поиски клада, и что за чушь из этого вышла. Но ведь и тогда Приказ тайных дел каким-то боком к кладу пристегнулся, и тогда конюхи какое-то загадочное задание дьяка Башмакова выполняли…

– Государь диковины любит! – предположил Деревнин. – Может, ему прислали откуда-то, поклонились нашему свету деревянной грамотой, он чаял докопаться – что за диво, а она возьми да и пропади? Государь-то в гневе страшен, так изругает – держись только! А потом отойдет – бывало, и сам прощения попросит…

– Да кто бы посмел государеву утеху в Верху стянуть? – удивился Стенька.