Деревянная грамота

– Гаврила Михайлович! – сразу вспомнив про вежество, завопил Протасьев.

– Ага! Как пистоль под носом, так я и Гаврила Михайлович! А как в приказе – отойди, Гаврюшка, мне недосуг! Учись, Степа, обхождению!

– Да что ты затеял? – так искренне удивился Протасьев, что, кабы не знать про его шашни с Греком, так и прослезиться недолго. – Да чем же я тебе грешен?…

– Сейчас узнаешь! Я к тебе подходил, хотел спокойно побеседовать. Трижды подходил с поклоном и с просьбишкой! Ты меня прочь гнал! А ты же знаешь, старый крючкотвор, что на мне эта бляжья грамота повисла! Да и на Степе тоже! Как тебя выручать – так и орешь во всю Ивановскую: государи-братцы-товарищи! А как через твои проказы другому погибать – так и, Гаврюшка, прочь поди, недосуг!

– Так уж и погибать! – возмутился старый крючкотвор.

– Я ее, грамоту, сдуру из приказа вынес, я ее потерял! А ты, чем бы помочь, еще тайно принимал у себя того еретика Грека! Что, думаешь, не разведали? Вон Степа подтвердит и стрельцов назовет, которые его за полтину из Печатного двора выпустили, да еще ему извозчика нашли! Добром не хотел ответить, так под прицелом отвечай: чего от тебя хотел Грек? Чтобы ты у себя ту грамоту спрятал?

– Да мелочь сущую! И грамота тут ни при чем! Вот те крест! – Протасьев был изумлен злобной настойчивостью товарища и удивлялся: оба ведь подьячие, оба на одно жалованье не живут, к чему же нелепые и беспокойные расспросы? Мало ли бывает услуг кроме той, которая втемяшилась в голову Деревнину?

– Да что за мелочь?! – не придавая избыточного значения крестному знамению, продолжал домогаться Деревнин.

Он столько лет прослужил в приказе, что затвердил: грех перед Господом замолить всегда можно, особенно если поп на исповеди точно скажет, сколько поклонов бить да прибавит несколько недель сухоядения; а от человеческой злобы уклониться куда как труднее…

– Да не о грамоте была речь!

– А о чем? Степа, не опускай пистоль!

Протасьев горестно вздохнул.

– Он знать хотел, не будет ли ночью какой засады…

– И ты ему, блядин сын, так все и выложил?!

Протасьев развел руками.

– Да кто ж ты после этого?! – Деревнин был изумлен даже поболее, чем возмущен. – Ты государево дело продал! Ладно бы какое простое! А то – государево!

– Ну так уж и продал… Два рубля с полтиною взял, за совет лишь, чтобы гостя не обидеть. А государево дело-то, поди, подороже будет…

– Пошути мне еще, пошути! – Деревнин повернулся к ярыжке. – Вот с чьего благословения деревянная-то грамота из печатни пропала. А нам с тобой своими спинами отвечать!

– Да ему табак нужно было вывезти! – не выдержал старый подьячий. – Он мне прямо сказал – знать не знает, чего от него Земский приказ добивается, а боится, что табак у него найдут. И я ему посоветовал – в ту ночь держать сани наготове. Я-то знал, что вы там кого-то наверняка поймаете, шум подымется, стрельцы сбегутся. А под шумок и можно бы огородами тот табачище вывезти. Вот те крест, Гаврила Михайлович! Больше ничего ему и не говорил! А грамоту он не вывез. Кабы вывез, ее бы те чертовы конюхи вместе с мешком табака захватили!

– Так это, выходит, конюхи за табаком погнались? – наконец сообразил Деревнин. – И мешок табаку к Башмакову спозаранку отнесли?…

– Врет же! – завопил Стенька. – Врет, как сивый мерин! Гаврила Михайлович, да Грек же еще раньше ту грамоту вынес тайно и ему, Протасьеву, передал! Когда приезжал к нему тайно! Стрельцы-то барашка в бумажке получили – да и в другую сторону смотрели, когда он из печатни выезжал! А еще брешут, будто шубу с него снимали, самого по косточке перебрали!..

– Степа, не галди! – прикрикнул Деревнин. – Коли Семен Алексеевич врет, так я ему про то скажу! А ты не смей! Да и проверить можно насчет табака…

– Да коли врет?! – Стенька прямо застонал и, потрясая в возмущении руками, наставил пистоль прямо в небо.

– Пистоль не опускай, сволочь! А ты, Семен Алексеевич, сделай милость, растолкуй – просил ли тебя тот еретик Грек грамоту припрятать, сам ли ты ему предложил или что иное было? И гляди мне! Я ведь тих-тих, а при такой нужде не к нашим дьякам, а к Башмакову пойду! Мне моя спина твоей особы дороже!

– Да мне бы кто растолковал, на что Башмакову та грамота?! – возопил старый подьячий. – Грек плакался – принес ты ему, говорит, писание на дереве, которому лет двести, а то и поболе, держался ты за то писание, как утопающий за соломину, никакими способами он у тебя те дощечки выпросить не мог! А потом их и вовсе унесли! Оставил бы у Грека – глядишь, и уцелели бы! Он всякие древние диковины любит, душу за них сатане продаст!

– Какие тебе еще древние диковины?… – В голове у Деревнина сделалось помутнение. – Коли это древность еретическая, чего же за ней Башмаков конюхов гоняет?!

– А его спроси!

– Сдается и мне, что ты, брат, врешь.

– Врет он, врет! – зашумел, обрадовавшись, Стенька. – Слово и дело государево!