День числа Пи

Я смотрю в темноту. Ничего не видно, только наши отражения.

* * *

Честно сказать, я не поверил. Хотя Лёва никогда не врёт: но, может, он не понял? Как такое может быть! Не сказала, не попрощалась! Ну как?..

А когда мы заходили домой и я увидел её дверь – понял: мой Трицеро уехал. Её здесь нет.

– Чего такой скучный? – спросила мама. – Понравилась поездка?

– Да, – говорю, – очень. Жалко, что кончилась.

В общем, мне удалось как-то заболтать, вытеснить из сознания Сонин отъезд. А ночью проснулся и вспомнил.

Достал наушники; слушал сначала Моцарта, двадцать первый концерт. А потом Лёвкино, и оно подошло лучше. И мне теперь стало понятно, почему он называет свои композиции «Кирпич в песке» или «Жёлтая шестиэтажка». Это просто цвета или их сочетания.

Одна пьеса называлась С-256. Что такое 256, мне не очень понятно; зато я, наверное, знаю, что такое С.

Когда ты один, ночью, можно не задирать голову, чтобы слёзы остались внутри.

* * *

Мы сидим с Лидой на диване с ногами, пьём кофе. Родителям я не рассказал про свои приключения, а Лиде – да.

– Я знаю, что в чужие машины нельзя садиться никогда и ни за что. Но тут даже подумать не успел – она точно хотела помочь! И я даже не знаю, кто она и как ей сказать спасибо…

Лида говорит то же самое:

– Кому-нибудь поможешь, вот и отблагодаришь.

Ещё я рассказываю Лиде, что Герда пропала, не звонит. Все меня бросили, все уехали, одна Лида осталась!

– А ты ей звонил? – спрашивает Лида. – Герде?

– Эсэмэску написал… Не отвечает.

– Эх ты, эсэмэску… А может, она никуда не уехала? Вдруг с ней что случилось? Обиделся, как красная девица. А у неё ведь никого нет, кроме учеников…

А ведь точно! Мне и в голову не пришло!

Я страшно испугался. За Герду. От страха не мог позвонить даже. Автомобильная авария. Или ещё что. У неё же руки дрожали, вот я дурак!!!

Потом вышел из дома, как будто за хлебом, и поднялся на самый верхний этаж. И оттуда уже набрал её номер.

– Герда Вальтеровна? У вас… у вас всё в порядке?

– Наконец-то, – отвечает она. Голос ещё ниже, чем всегда. Но у меня гора с плеч – ответила!

– Я… я в Питере был, с классом. А вы?

– Я в больнице, Кирилл. Но уже всё нормально – не хотелось тебя беспокоить.

– Как… Как в больнице, в какой!

– Я же говорю – всё в порядке. Хотя работать я пока не смогу, экзамен сыграешь без меня. И отчётный тоже.

– Какой… да плевать мне на экзамен! А вы… я… Можно вас видеть?

– Зрелище не очень прекрасное… Не надо, Кирилл, спасибо.

Я впервые понял: она говорит одно, а думает другое. Она хочет, чтобы я приехал.

– Какая больница? Адрес скажите! Адрес!.. Герда Вальтеровна!!!

* * *

Я не узнал её. Непонятно, куда делась Герда – одни старухи в палате. Одна даже в наушниках, с закрытыми глазами. Но… нет, это не она!

– Пришёл всё-таки. Просила же. Ну, чего теперь. Выйди на минуту, я постараюсь человеком стать.

Старуха в наушниках открыла глаза и стала немного похожа на Герду. Совсем чуть-чуть.

Я выхожу в коридор и залпом выпиваю два стакана воды из кулера.

Возвращаюсь – Герда сидит на кровати в своей клетчатой рубашке, красит глаза. Да, это она.

– Кофе принеси мне, Кирилл. Там, в автомате есть. Ужасный, но что делать.

– А… Вам можно?

– Начинается! Мне всё можно, давно уже. Если ничего нельзя, так ложись и умирай сразу.

…Я приношу кофе и спрашиваю:

– Что слушаете?

Она отдаёт мне наушники.

Я беру одно ухо, а второе отдаю ей. Она сидит, а я стою – это неудобно; и мне хочется, наоборот, сесть на пол – но тут же нельзя, наверное? Больница?..

Музыка незнакомая. Но догадаться легко.

– Моцарт?..

Герда улыбается:

– Видишь, а ты говорил. Говорил, что Моцарт не отличается от других – просто те же ноты в другом порядке.

Я пожимаю плечами. Ну, можно ведь сказать, что я просто угадал! Отдаю наушники и нахожу наконец себе место: сажусь на подоконник.

– Отличается, отличается, – говорит Герда. – Особенно если целиком слушать, а не вот так. Понимаешь, у других мелодия могла бы пойти и так, и иначе. По-разному можно: ну, пусть так. А у Моцарта всегда единственно верный путь. Будто начал – и ровная леска тянется до самого конца, натянутая. Кстати, я его не любила раньше. Только в этом году начала слушать его столько.

…Я вспомнил, как принёс ей конфеты с Моцартом. А она сказала, что не любит их. Ну, был конец года, что ли. И многие принесли подарки: она сразу раскрывала коробки и угощала всех подряд. Я тогда объелся, живот болел даже. А потом, когда все ушли, она мне и сказала: «Я Моцарта люблю в чистом виде. А конфеты нет». То есть другим ученикам не сказала, чтобы не обидеть. А со мной можно. Я именно тогда почувствовал, что я ей не как все.

– Помните, вы говорили, что музыка развивается по спирали? – спрашиваю я. – Но получается, что Моцарт единственный и никогда не повторяется?

– Моцарт единственный. И Бах. Две скалы. Равновеликих им нет. Думаю, Бах тебе сейчас ближе, да?

– Да.

Это правда. Баха я очень люблю. Есть сольный Бах для виолончели – только виолончель, и всё. Одна. Моя Прелюдия как раз такая. Из «Шести сюит для виолончели соло»; когда-нибудь я сыграю их все. Хотя они и очень сложные.