День числа Пи

Вот! Я же говорю – теория музыки! Это всё не просто так из головы! Он тоже поверяет алгеброй гармонию!

Вдруг Лёва вскакивает, начинает ходить по комнате и говорить. Это как водопад: он рассказывает мне про цвета – как он видит ноты цветными; и как всё это связано у него в голове: цвет, музыка и числа; и как он пробует разное, но это совсем не то, что он хочет. А так, как хочет, пока не получается.

А я рассказываю ему, что искусство развивается по спирали. Что всё повторяется, но на новом уровне. И ещё спрашиваю:

– Как думаешь, куда ведёт эта спираль? К какой точке?..

– Почему к точке? Она же не сжимается. А наоборот – расширяется. Бесконечно. В космос.

Почему мне это в голову не пришло?!. Так просто!

А он перестал ходить, остановился и спросил:

– Откуда ты вообще знаешь мою музыку?

– Мне Соня показала. Она всё время про тебя говорит, какой ты гений.

– Соня? Нет. Соня всё время про тебя говорит.

– Что?..

– Примерно… примерно восемьдесят пять процентов того, что она говорит, – про тебя. Какой Кирилл умный, какие у него стихи, какая музыка. Тебе, может, чаю принести?

– Чего?

– Чаю. Горячего. Чтобы не заболеть. В коридоре кулер, я видел. У т-тебя зубы стучат! Смешно так. Д-д-д!

Он смеётся и изображает, как я дрожу.

…Наверное, мне всё это снится. Не может быть, чтобы Лёва решил принести мне чаю. У него же отсутствует это – чувство других людей! Он же эгоист!

Я ничего не понимаю в этом человеке. Я только не хочу, чтобы он уходил. Даже за чаем.

Но этот псих приносит мне холодную воду: перепутал, не сообразил, что горячая есть. Всё нормально; обычный Лёва, как всегда.

* * *

Нам, кстати, почти и не влетело. Я объяснил, что выскочил за Лёвой – хотел его позвать. А автобус взял и уехал. В общем, они же сами и виноваты.

Видят: Лёва в порядке, и успокоились. Учителя так обрадовались, что мы нашлись, – даже решили всему классу по пирожному купить. Картошке. Я не очень люблю, но тут какое-то сумасшедше вкусное оказалось.

И мне даже стало жалко, что Лёва ушёл. Что я живу с Сашей Ручинским, а не с ним.

Мне хочется говорить с Лёвой. Он мне теперь не мешает, а наоборот.

Как я не видел раньше, какой он; с ним я могу пробить вот этот потолок, который раньше давил на меня.

* * *

У мира есть начало,
Но нет конца.
Вагон отправился
С трамвайного кольца,
Но не по кругу, а по лучу:
Ведь рельсы кончились,
А я – лечу!
Есть предложение,
А точки – нет,
И в отражении
Бессмертен свет,
И есть начало, но нет конца.
А космос – продолженье твоего лица.

Перечитал. Начал набирать Т. – и бросил. Конечно, есть абстрактное понятие «прекрасная дама», Т. это знает и не принимает на свой счёт. И сто раз я ей такое отправлял; даже и не такое. А сейчас почему-то не могу, не готов показать ей последнюю строчку.

Да и стихи, в общем, не блеск. С размером вообще никак.

Всегда видно, нарушен размер от свободы или от беспомощности.

И вот это «бессмертен свет» безобразное какое-то, хотя свет может отражаться до бесконечности, нам на физике рассказывали.

Ладно. Ночью чего не напишешь.

* * *

В последний день нам устроили игру, вроде «Что? Где? Когда?», мы проиграли (а выиграла команда, где Лёва и Никифоров, что неудивительно), разошлись поздно. Я пошёл проводить Лёву до его номера. А потом он меня – до моего. А потом мы пошли на самый верхний этаж гостиницы, посмотреть, какой там вид из окна.

– Соль минор синий, – объяснял мне Лёва, – не как твоя рубашка, а как бывает небо вечером. Сейчас не видно, а на улице бывает такой цвет. А ещё бывает такой серо-зелёный, это ми минор, знаешь? Такой… Такой, как глаза бывают. Вот у Сони. Да, Соня тебя любит.

– Что? – оторопел я. – С чего ты взял!

– Она мне сама сказала, – пожал он плечами. Будто сообщил, что Волга впадает в Каспийское море.

– Врёшь ты всё!

– Я никогда не вру. Не научился.

Это правда, он никогда не врёт.

Мы, кажется, ещё о чём-то говорили. Когда я вернулся в свой номер, мой сосед Саша уже спал. Надо же, человек поехал в поездку и спит!

Я долго смотрел в окно из тёмной комнаты и вертел телефон в руках. А потом написал Т.: «Сонька! Ты мой Трицератопс навсегда!»

И она тут же ответила: «Вы чего там, напились все, что ли?!.»

* * *

На обратном пути некоторые ещё пытались играть в «мафию», но всё же большинство свалилось спать. А мы с Лёвой стояли у окна, где бак с горячей водой. И смотрели в окно.

Лёва рассказывал про Шёнберга.

– Он изобрёл такую систему, додекафонию. Никто не любит, а я люблю. Очень гармоничная музыка, а бабушка говорит – какофония. Да, ты знаешь Сонин адрес?

– Конечно. Мы же соседи!

– Да нет, новый, в Риге. Она же уехала.

– Не насовсем же уехала!

Лёва смотрит на меня испуганно и молчит, хлопает глазами:

– Н-насовсем. Разве она тебе не сказала?

Я закашлялся, никак не могу вздохнуть. Побежал в туалет – занято. И я изо всех сил треснул кулаком по баку с кипятком.

Выглянула проводница, попросила поосторожнее.