Демидов кедр

— Почему же плохо? Наоборот, хорошо. Семья! А в большой семье уважить друг друга куда приятней, чем выставить свою прихоть.

У Евсея Кузьмича от этих слов даже брови в стороны расползлись.

— Ишь ты, хвилософ какой сыскался! Опыт, ли чо ли, есть? Тоже семейный?

— Нет, не обзавелся еще. С матерью вдвоем живу.

— Откуда же рассужденья таки?

Анатолий пожал плечами, опять улыбнувшись.

— Сам-то таланский? Или дальше откуда? — спросил старик, помолчав.

— Из Красноярска. По направлению после техникума приехал в Таланск.

— У Петры Феофаныча служишь?

— Почему у Петры Феофаныча? Просто в одном с ним лесхозе. Он по лесной части, а я по машинной. Механиком.

— А-а-а! Ясно, брат, ясно. А в Вагино к нам по каким делам? По тем же, что и Петра Феофаныч? Иль по другим?

— По другим, — немного смутился Анатолий. — Отгул у меня недельный. Надоело книги читать. Решил прогуляться. На тайгу посмотреть, с вами поговорить. Емельян-то Иванович почти каждый день что-нибудь да расскажет о Вагино, о Ерзовке.

— Ну-ну, ну-ну. Спасибо, паря, тебе за теплые отношения…

После этого разговора Евсею Кузьмичу еще больше поглянулся добрый паренек. Да и тот не отходил от него ни на шаг. Евсей Кузьмич в лес, на рябка, и тот в лес, Евсей Кузьмич — в омшаник, и Анатолий туда же. Делать-то нечего, вольный человек, а вдвоем оно веселее. Евсею Кузьмичу было шибко приятно ходить с Анатолием, показывать дорогие места, рассказывать о былом.

Но тут выяснилось, что эта приятность кое-кому поперек пути.

На другой же вечер, когда они с Анатолием, наварив ведерный чугун ухи, пошли звать мужиков на ужин, Гена-Икона поманил Евсея Кузьмича в сторонку и прошипел:

— Чего ты греешь возле себя этого рыжего? Он же стукач!

Евсей Кузьмич недоуменно пожал плечами, повернул голову и встретился с холодным, злым взглядом Петры Феофаныча.

Все теплое, светлое в один миг было залито, будто в душу плеснули помоев.

Ночью как ни старался старик уснуть, не сумел. Все ворочался и гадал: отчего такое случилось? Что он сделал плохого? И вообще, что означает непонятное слово — «стукач»? Матерок какой культурный, ли чо ли?

Евсея Кузьмича беспокоило поведение Петры Феофаныча: как зверь посмотрел. Значит, был согласен с Геной-Иконой?

«Не то чо-то тут. Нет, не то, — думал старик. — И совсем не похож на Феофана Фомича этот молодец. Истинно в пословице говорится: сын мой — а ум у него свой. Точно — свой. Бывало, у Феофана Фомича душа нараспашку. А этот не поймешь, о чем думает. В тот раз, когда в Ерзовку с ним попросился, — побелел даже, испугался чего-то. Чего? Ни словом о том не обмолвился».

На другой день он услышал случайно разговор Петры Феофаныча с Колей Трушкиным.

Петра Феофаныч, позавтракав, выходил из дому, а Коля, отстав от бригады, которая направилась к бараку, поджидал его у калитки.

— Петра Феофаныч, — спросил угрюмо. — Когда за настоящее дело возьмемся?

— А тебе что? — резко остановился Петра Феофаныч.

— Как — что? Я приехал шест рубить, а не дома ремонтировать.

— Вон что! Значит, не нравится?

— Конечно, не нравится.

— А не нравится — можешь уматывать из бригады! — выкрикнул Петра Феофаныч и пошел, не оглядываясь.

Коля Трушкин с прищуром, пристально смотрел ему вслед.

Подошел Евсей Кузьмич, спросил:

— Он что у вас, всегда такой?

— Какой?

— Да грозный больно.

— А я почем знаю?

— Как не знаешь? — удивленно развел руками Евсей Кузьмич. — В одной организации робите.

— В какой одной? — невесело усмехнулся Коля. — В лесничестве, что ли? Век бы я не работал в этой шарашкиной конторе. Сезонники мы, отец, сезонники. Половина бригады.

— Как то есть сезонники? Шабашники, что ли?

— Ну пусть шабашники, — двинул плечом Коля и, заметив любопытствующий взгляд Евсея Кузьмича, пояснил: — У них кадровых рабочих по штату — раз-два, и обчелся, а дел и без гасильного шеста невпроворот. Вот и приглашают… «свободных» людей. Деньги дурные — как не пойдешь?

— И давно ты в бригаде?

— Первую неделю.

— А до этого где робил?

— В топографическом техникуме учусь. Каникулы у меня.

— А Шабайкин Егор?

— Шабайкин — грузчик из райпотребсоюза. В отпуске. Семья большая, чего дома сидеть, когда можно подзаколымить.

— А Гена-Икона? А Старовер?

— Эти двое из лесничества. Разнорабочие… Нашего брата не хватило, их подключили к рубке. — Коля повернулся в сторону барака и снова стал возмущаться: — Ему, Коровину, что? Все равно зарплата идет. А тут теряй дни ни за что ни про что, — парень махнул рукой и пошел прочь.

«Ну и ну, — вздохнул Евсей Кузьмич. — Вот это бригада ух — семеро за двух! Может, поэтому Петра Феофаныч такой нервный, непонятный? Я после войны тоже над бригадой шабашников по строительству риги начальствовал. Знаю. Они доведут. Дове-ду-у-у-т!»

Постояв в глубоком раздумье, Евсей Кузьмич пошел в дом.

* * *

После обеда Анатолий сказал, что через день-другой, как начнется рубка шеста, он с первой же машиной уедет в Таланск, а перед этим хотел бы сходить по клюкву.

Евсей Кузьмич всплеснул руками.

— Батюшки! Да пойдем, Анатолий! Пойдем хоть сейчас. Чего ты ране молчал?

Вышли.

Обогнули левую кромку Монастырского бора, небольшое полюшко, и углубились в густой березняк.