Демидов кедр

— Милай! Это потому, что ты не видел как следует Монастырского бора, шилкинскую излуку у Самсонова мыса, Костенькина займища, Кукушкиных гарей… Эх, да что говорить!

Анатолий ничего не ответил. Вздохнул и задумчиво опустил голову, пошел по дороге. А перед самой деревней остановился, глянул цепко в глаза старику и тихо сказал, махнув рукой в сторону Вагино:

— А вообще-то вы тут присматривайте за ними, Евсей Кузьмич…

— Зачем? — не понял Евсей Кузьмич.

— Ну мало ли. Народ бесшабашный, бедовый. Выпить не дураки. Взбредет что-нибудь в голову…

Евсей Кузьмич и сам чувствовал после сцены у барака, когда Гена-Икона назвал Анатолия «стукачом», что ребятки — палец в рот не клади, могут ненароком и откусить, но запротивился, замахал руками:

— Да ну-у-у, Анатолий! Чего им взбредет? Люди за делом приехали. И пусть себе делают. А я уж, чем надо, завсегда помогу. А что касаемо прынципов разных, дак я не девка во внимание их принимать.

— Евсей Кузьмич! — Анатолий взял старика за локоть. — Если захотите увидеться, в любой час рад буду встретить в Таланске. Нужда какая постигнет — помогу… Знайте.

— Спасибо, сынок.

Возле дома их встретил Коровин.

Он стоял у калитки, широко расставив ноги в галифе и яловых сапогах, и, не вынимая рук из карманов, смотрел на Евсея Кузьмича холодно и сердито.

— Загулялся, загулялся, старик, — сказал.

— А чего не погулять? У меня времени — сколько хошь.

— Не о тебе речь. О нас. С обеда не жравши, а ужина нет.

Евсей Кузьмич вздрогнул. Закипело внутри.

«Да ты чо, совсем обнаглел! Я подрядился, что ли, кухарить у вас?» — чуть не бросил он в лицо Петре Феофанычу, но, увидя на крылечке усталых, понурых рабочих, сдержался, пересилил себя, поспешно шагнул в избу.

Глава шестая

Утром снова повалил снег.

Но уже не мокрый, не дождевой, как неделю назад. Сухой и шуршащий. И студено-колючий до щипоты. Зима подбиралась к Вагино.

Наступила хоть и недолгая, но самая благодатная пора для езды по застывшим проселочным дорогам, для вывозки леса. И Петра Феофаныч заторопился.

Он поднял рабочих еще затемно и затемно же отправил их на Кукушкины гари, где они рубили осинник.

А часа через полтора, когда развиднелось и над бором выплыло тусклое желтое солнце, машина, груженная свежесваленными жердями четырехметровой длины, подъехала к Евсееву дому, и старик стал прощаться с Анатолием.

— Ты поклонись, поклонись от меня Емельяну Ивановичу, — наказывал он. — Скажи, мол, жив и здоров я вам с Рахимой того же желает… Жалко только, что ты совестливым таким оказался, не принял моих подарков, обидел старого человека. Но ничего, бог тебе судья. А клюквицы-то передай Емельяну, обязательно передай.

— Приезжайте, как выдастся время, — говорил Анатолий. — Я-то не обещаю. Работа такая. Не всякий раз вырвешься. Поломки, ремонты, поиски запчастей и прочая суета…

А Петра Феофаныч шоферу Перетягину Глебу указанье давал:

— Так и скажи… Так и скажи Дмитрий Семенычу: пять машин, и не меньше. Заготовка, мол, полным ходом идет, а если через неделю выпадет снег коренной — шабаш без бульдозера. Пусть хоть из глотки вырывает машины у начальника автороты. А ты, как загрузишься, этим же часом обратно. Без тебя как без рук. Ну, понужай!

Анатолий вскочил в кабину, и машина покатилась по снежной дороге.

Петра Феофаныч вздохнул облегченно и засмеялся:

— Ну, что, Евсей Кузьмич, нос повесил? Жалко расставаться с дружком? Ничего-о-о! Без него оно как-то легче. Вольготней дышать. А? Ха-ха-ха!

Евсей Кузьмич ничего не ответил. Тогда Петра Феофаныч оборвал смех, постоял миг, вроде что-то обдумывая, положил руку ему на плечо.

— Евсей Кузьмич, не сердись за вчерашнее. Сгоряча я, с голодухи, с усталости. Конечно, ты не обязан варить нам. Но все же я попрошу тебя делать это. Большая роскошь для нас — отрывать человека из бригады на кухню. Понимаешь? Мы оплатим тебе. Все честь по чести.

— Да на кой леший мне ваша оплата! Коли надо для дела, я и так. Мне все одно.

— Ну вот и договорились. Спасибо! — одарил его улыбкой Петра Феофаныч.

Постояв у калитки, он подался в барак, как называли свое жилье лесорубы. Обычно был постоянно с бригадой, но сегодня почему-то остался один.

Евсей Кузьмич затопил печку, стал варить просяной, с бараньей тушенкой кулеш, жарить на постном масле пересыпанных мукой чебаков. Когда чебаков получилась подходящая горка, а кулеш упрел, он закрыл трубу и направился в барак, к Петре Феофанычу.

— Дак чо делать-то? — спросил от порога. — Нести харч-то робятам? Али сами придут?

Петра Феофаныч валялся на нарах.

Когда старик вошел, он поспешно поднялся, и по его красному разопревшему лицу в крупных рябинках, по шаткой походке Евсей Кузьмич понял, что он под хмельком. И когда успел?

А Петра Феофаныч уставился на старика бычьим стеклянным взглядом и никак не мог понять, чего от него хотят.

— Что? Обед? Какой обед? — Наконец-то дошло до него, спохватился: — Ах, обе-е-д! Да, пойдем, пойдем! Сегодня надо нести.