Демидов кедр

— Подожди, подожди! Но надо смотреть, какие это деревни. Я понимаю, можно было снести Елань, можно было сселить в Сполошный Закемь, в которых издревле занимались животноводством. Но ведь Вагино — допрежь всего дичь, ягода, рыба. Понимаешь? А тут взяли и гребанули под одну гребенку, смахнули деревню с земли. Превратили коренных охотников в свинарей. Зачем? К чему? Чтобы им лучше жилось? Чтобы каждый день телевизор смотреть? Так эту радость и здесь можно было учинить… Чтобы только вот эту клюкву собрать, целый поселок ставить бы можно. Но об этом не подумали. Вот и пошло. А дальше в лес — больше дров. Оторвались люди от тайги и не только про нее забыли, но и на землю-то дедову плевать стали. Ты, конечно, все понимаешь сурьезно и, может быть, правильно. Но только с одной стороны. А другую сторону ты потерял. Саму суть потерял. Крестьянин — не проводник вагонный, что седин здесь, а завтра вон там. Он должен быть душой к земельке привязанным, к природе, среди которой родился. Я вот насмотрелся на своих земляков вволюшку и уразумел, чо к чему. Жили ране на месте, дак и холили поля, скажем, как свой огород. А сейчас приедут из Сполошного на неделю, расковыряют пашню, абы расковыряно было, кинут семена и до осени — чо бог пошлет. Не свое ведь и находится где-то там, за тридцать третьей излукой, как сказал директор… А то еще новую моду взяли. Прежде, помню, Феофан Фомич Коровин закрайки наших таежных полей лопатой вскапывать заставлял, потому что сам пешком по нескольку раз в день эти поля обходил. А сейчас с сорокаверстного расстояния механизаторами руководят. А механизаторы кажен год на закрайках по три сажени оставляют. Они оставляют, а осинник не дремлет, затягивает. В иных полях, где раньше по десять десятин было, дай бог, чтоб по пяти осталось. И никто даже бровью не поведет… А то еще хуже. Был я два года назад на Шабайке, что в пяти верстах от Сполошного. Смотрю, там машин сорок, да разных. И трактора, и бульдозеры, и грабли какие-то зверские, что березину, как соломину, под себя подминают. Крушат тайгу почем зря, только треск стоит. «Что делаете?» — спрашиваю. «Корчуем. Новые поля создаем под культурны пастбища». Слышишь? Новые поля! А у нас на Борисовке в третьем годе как бросили двадцать пять гектаров, так и зарастают они бурьяном. А ведь те гектары нашими дедами не на тракторах корчеваны. Пешим ходом. Руками да вагами. Как это все понимать прикажешь? Разве это не от объединений и комплексов разных там происходит, когда все гребут под одну гребенку?

— Нет, Евсей Кузьмич, не от этого думаю. От людей. А люди — всякие. И не только среди ваших механизаторов… Вот наше предприятие. Молодое оно, всего несколько лет от роду. И создано для охраны лесов, для контроля за правильным их использованием. А чтобы не убыточным было, кое-какие доходы давало, должно ширпотребное хозяйство вести: топорища делать, лопаты, метлы, дуги и сани, без которых тоже нельзя, и разную мелочь. Все учтено, все продумано очень правильно. А на деле не то получается. Директором попался не лесник по профессии, а эксплуатационник, лесозаготовитель короче, с хваткой шабашника. Сообразил, что на дугах и метлах много не заработаешь. Начал вагонную стойку и гасильный шест заготавливать. Дело выгодное, нехлопотное. В области хвалят за прибыль по валу, рабочие довольны — за каждый срубленный шест живые деньги. А леса по существу без надзора. Правильно это? Разве мы — леспромхоз?

— Дак чо же его не вытурят к едрене-фене?

— Хм, не так это просто. Он же не только плохое делает. Много хорошего. А за перевыполнение финансовых планов по валу его портрет на доске Почета висит в областном управлении. Прибыли — веская штука.

— Ну и к чему мы пришли? Так он и будет всем головы морочить всю жизнь? Так и будут наши мужички дедову землю пускать в разорение, пока от нее ни хрена не останется?

— Нет, конечно, Евсей Кузьмич, нет. Просто, на мой взгляд, до всего руки еще не доходят. Но дойдут, честное слово, дойдут…

— Дал-то бы бог!

Евсей Кузьмич засморкался, закашлялся и, отвернувшись, стал снова кидать горстями в корзину мерзлую, звенящую ягоду.

Что-то вспомнив, поднял голову.

— Смотрю я… Не больно вы ладите с Петрой Феофанычем… Почему? Какая кошка между вами пробежала? Ежели, конечно, не секрет…

— Какой же секрет? — Анатолий невесело усмехнулся. — По-разному мы с ним на жизнь, на дела нашего лесхоза смотрим. Не могу я смириться, что они с директором перегибают палку… с этими… прибылями… Отсюда и стычки. Ругань на каждом собрании.

— А-а-а! Ну-ну, — закивал Евсей Кузьмич. — Понимаю.

Возвращались домой по той же дороге.

И снова долго стояли в березняках.

— Да-а-а, — сказал Анатолий, повторяя свои же слова. — Покинуть такие места — от самого себя живой кусок оторвать. Вот все думаю, как бы я поступил, будь на вашем месте? Уехал бы из Вагино или нет?

— Ну и чо? — весь напрягся Евсей Кузьмич.

— Не знаю, — зажмурив глаза, покачал головой Анатолий. — Честное слово, не знаю.