Демидов кедр

Кто-то спрыгнул с лошади, тяжело побежал по пахоте. Евсей замер, услышав прямо над головой:

— Телега, сеялки, Гайса-баба. Брындина Степана Кириллыча.

— Эй-е-е! Усман, Мингали, Султан! Езжайте дальше. А мы с Авдеем и остальными — обратно. Время не ждет, торопиться надо.

Стихло.

Евсей задыхался под бочкой, чуть приподнял один край, чтобы впустить свежего воздуха, не решаясь вылезти, и вскоре снова услышал топот копыт и приглушенные голоса:

— Удрал! Совсем удрал. Собака!

— А ну, поворачивай на поля. Поедем вдоль леса. Прячется где-то.

Со стороны Ерзовки ухнуло несколько выстрелов.

«Черт подери! — кусал губы Евсей. — Неужели что с Феофаном? Неужто Емельян в беде оказался? Да не должно бы. Ведь у Коровина с Паршиным револьверы».

Выбрался он из-под бочки только утром, когда взошло солнце. По закрайкам полей, по чаще добрался до Вагино. И только вошел в деревню, увидел у колхозной конторы толпу и всадника, который размахивал руками и что-то кричал.

Когда Евсей приблизился, он узнал во всаднике Шайхулу. Тот радостно гикнул, ударил коленями лошадь в бока и рванулся навстречу.

— Евсейка! Брат! Живой, здоровый. Ай-яй! А я что только не подумал. На поиск людей прискакал собирать.

— Где Феофан? С Емельяном что? — хрипло спросил Евсей.

— Емелька дома лежит. Ранили в руку из-за угла, когда домой шел. Феофан с Паршиным в волость уехали, Гайсу увезли. Эй-е, Евсейка! Что было в Ерзовке. Они сельсовет хотели поджечь. Председатель Галимов с Паршиным подстрелили двоих. Феофан убил одного. Гайсу когда схватили — как поросенок визжал… А я… Едва забрезжил рассвет — сюда. Нету тебя — я обратно. Потом опять сюда. Ай, как испугался!

* * *

— То-то, — пыхнул Евсей Кузьмич папироской. — Такого вовек не забудешь.

— Как забудешь, Евсейка? Емельян ведь едва выжил тогда.

— Вот и я говорю, — повысил голос старик. — Вот я и говорю, что здесь и силушек потрачено и кровушки пролито — не дай бог. Как вспомнишь, с чего начинали, — ужасть берет. Зато потом как обжились! Любо-дорого, Перед войной во всем районе Вагино знали, не говоря про Ерзовку. А вот — заглохли деревни. Почему? Почему, я спрашиваю. Ведь даже в то время, когда наши колхозы по два плана давали, Сполошного и в помине не было. Так, какой-то хуторишко стоял. А сейчас ишь вымахал! Почему!

— Не знаю, Евсейка. Ей-богу, не знаю, — вздохнул Шайхула. — Наверно, потому что он на бойком месте, на тракте стоит.

— Ну хорошо. А люди-то почему переменились? Ить слышишь, как он сказал: «В свое-е-е-м!» А сам в этом Вагино ходить на двух ногах учился.

— Молодой. А молодому — где поел, там и дом. Уехал из Вагино, вот оно уже и чужое ему. А потом, если бы там люди жили, еще туда-сюда. А так — одна пустота.

— Господи! И неужели ничего не изменится? Неужели так все и останется?

Шайхула не ответил. Молча дошел до самого дома. А когда они устроились спать — один на печке, другой рядышком на полатях, — сказал:

— Я все про Жердевку думал.

— Про каку Жердевку? — приподнялся с лежанки Евсей Кузьмич.

— Что на правом берегу Енисея, в тридцати верстах от Таланска.

— Ну и чо?

— Тоже лет пятнадцать пустая стояла. А потом пришел леспромхоз, подсобное хозяйство сделали. И фермы построили, и пастбища с подсевом трав на бывших полях огородили. А какие малинники, какие смородинники да парники развели, ай! Был там как-то у свата, видел.

— Вот так и деется все у нас, — проворчал Евсей Кузьмич. — Сперва ломают да бросают, потом на голом месте опеть начинают строить. Да еще и радуются: ах, какие мы молодцы!

Однако слова Шайхулы растормошили и взбодрили его. Лежа на нетопленой холодной печи, он смотрел в избяную темень и думал:

«А может, и с Вагино переменится. Недаром Петра Феофаныч чуть не сутки обнюхивал всю тайгу. Парень он, ясно, не промах, и за всяко просто ни за что б не приехал. Глядишь, да и надумают со своим директором поселок поставить. Чем черт не шутит».

От таких мыслей становилось радостно и тепло.

Засыпая, он видел, как в Вагино становятся в ряд светлые, аккуратные новые дома, как оживают старые, подремонтированные умелой рукой, как выстраиваются шеренгой легкие палисадники, как проходят мимо его окон веселые, деловые люди с топорами и пилами, как бегут к реке ребятишки, закинув на плечи тонкие удилища, как плещет, сверкает на солнце за старой мельницей обновленное плесо.

— «В свое-е-м»! — прошептал он. — Вот теперь погляди, чье лучше: твое или наше!

Но это было во сне.

Утром, попрощавшись со старым другом, он подался домой.

— Как я останусь-то без тебя, Евсейка? — тоскливо сказал Шайхула, когда жал ему руку, и горько, совсем не смешно пошутил:

— Не посвататься ли к столетней Зухре? А?

Глава четвертая

Целый день густо падал на землю волглый и теплый снег. Он падал и тут же таял. И оттого земля была влажной и слякотной. И какой-то пегой на вид, как шерсть на линяющей лошади.