Демидов кедр

— Ну, сколько? — спрашивали потом.

— Грамм четыреста будет, — отвечал геолог. — Та смена триста семьдесят пять намыла. Так что не отстаете.

Он пересыпал золото в специальную банку-сейф, опечатывал ее, ждал, когда Каримова оборудует шлюз для новой промывки, чтобы запломбировать сетку.

— Слышь, Виноградов, — поднимаясь с гальки и отряхивая на заднице штаны, бросал Хахалинов, — а почему, когда я работал на Бурхале, там у каждого шлюза солдат с винтовкой всю смену стоял, а у нас нет?

— Ты и без солдата сознательный, — отмахивался геолог, которому давно надоели одни и те же вопросы ехидного мужика.

— Хм, сознательный, — ворчал Хахалинов. — Просто денежки экономите, боитесь на кадрах перерасходовать. А кто отвечать будет, если меня галькой в спину убьют?

Но его уже никто не слушал. Все направлялись в поселок.

* * *

Леонид, рванув кверху рычаг, опускает заслонку, сдерживая пески; смотрит на часы. Двадцать четыре ноль-ноль, вершина суток, до утра еще долго-долго.

Хахалинов сидит на ящичке за его спиной, чавкая, уминает колбасу с хлебом. Гавриков, заглушив бульдозер, развел костерок прямо на песках, варит в банке из-под сгущенного молока чифир. Высыпал целую пачку чая, плеснул водицы, поставил на огонь и ждет, когда закипит.

Говорят, что чифир пьянит, хорошо действует против сонливости. Леонид с Василием однажды попробовали этой горькой, вяжущей рот дряни. Заварили в маленьком чайнике сразу две пачки и выпили по стакану. И опьянеть не опьянели и спали, как убитые.

— В него втянуться надо, ребятушки, — пояснил кто-то после из кадровых колымчан.

— Пусть в него дядя втягивается, — посмеялись друзья.

Гавриков без чифира не может: обожженная банка всегда при нем. Сейчас остудит ее, высосет до дна — глаза заблестят, движения станут резкими, нервными. Но он не успокоится. Еще плеснет водички и со спитого чая заварит «вторяк». Обедать начнет только после того, как и его выхлебает до капельки.

Леониду есть не хочется. Какая еда ночью, хоть и ночь эта белая, хоть он и не спит, а работает. «Пусть Хахалинов с Гавриковым наедаются, — думает. — По графику до обеденного перерыва еще два часа, но им невтерпеж. Здоровые. Часа в четыре утра еще разочек приложатся к своим сидоркам».

Он приподнимает заслонку, чтобы впустить в зев скрубера побольше песков. Но в этот миг раздается резкий, как щелчок бича, звук. Леонид вздрагивает. Кинув рычаг, рывком поворачивается к щитку, нажимает обе красные кнопки.

После грохота становится тихо-тихо. Только слышится нудный звон большущих желто-серых колымских комаров.

— Ты чего? — лениво рыгнув, спрашивает Хахалинов, будто не слышал.

— Опять! Опять, черт подери! — рычит Леонид и машет рукой в сторону транспортера.

— Лента лопнула, что ли?

— Да!

Леонид выхватывает из-под Хахалинова ящик с инструментом, слетает по крутой лесенке вниз и бежит к транспортеру.

Началось это несколько дней назад.

Крепко смонтированный, хорошо отрегулированный когда-то промприбор после месячной беспрерывной эксплуатации изрядно порасхлебался и стал все чаще ломаться. То сбитый валуном лоток от скрубера отлетит, то из прогнувшихся проушин ролики повыскальзывают и заклинят транспортерную ленту, то постоянно мокрые провода окислятся и отвалятся, то еще какая-нибудь беда.

Промприбор надо было срочно ставить на профилактику и ремонтировать комплексно, весь.

Но механику Шлыкову не до прибора. Больше в конторе да в мастерской, а то на открытом полигоне, где всего несколько бульдозеров и ему там, по существу, делать нечего. А Драч, которому Леонид не раз говорил, что надо остановить агрегат хотя бы на смену, только руками махал:

— Нет-нет-нет-нет! Ни в коем случае. План, план, план! На него надо жать.

И жали. Все смены работали по принципу: абы открутить свои двенадцать часов, а там хоть трава не расти. Сломается что-то — закрутят проволочкой, посадят на пару заклепок и дальше пошел.

— Ну вот, так я и знал! — чертыхнулся Леонид, подбежав к транспортеру.

Порванная во многих местах и заштопанная наживульку транспортерная лента задела обрехматившимся швом за острую рогулину с оборвавшимся роликом и треснула поперек.

— Снимай одну секцию с арматуры! — скомандовал Леонид оператору.

— Это зачем? — осклабился Хахалинов, испытывая.

— Затем, что ленту придется укоротить.

За время монтажа он познал прибор как пять пальцев и теперь действовал быстро, уверенно.

— Невозможно работать! Нет, невозможно работать! — ворчал, стягивая транспортерную ленту железными скобами. — Через каждые полчаса остановка. Лопнет когда-нибудь, как эта лента, мое терпение.

Лопнуло. В тот день они должны были работать с утра. Когда пришли на полигон, никого из ночной смены уже не было.

Леонид осмотрел промприбор и кулаки сжал.

Лоток висит под скрубером на тоненькой алюминиевой проволочке, заслонка смята, изогнута совком — ножом бульдозера, что ли, ее зацепили, — вдоль транспортерной ленты метра на два в длину — грубый, на скорую руку шов; муфта, соединяющая вал электромотора с редуктором, схвачена всего двумя болтами. Остальных двух и в помине нет.