Демидов кедр

— Скрепер забарахлил, — хрипло говорит Леонид и беспомощно хлопает по барабану брезентовой рукавицей.

— Уф-ф! А я-то уж думал… — Пашка туирает ладонью лицо. И Терехин утирает. Макаров, облегченно вздохнув, опускается на чурбак.

— Что с ним, со скрепером? — чуть погодя, склоняется над лебедкой Пашка.

— Электромотор визжит поросенком, и барабаны ни с места.

Пашка, как доктор больного, ощупывает электромотор, заглядывает на него сбоку.

— Ну! — поднимает на Леонида глаза. — Так и есть. Фаза одна отлетела. На двух он и орет у тебя от бессилия. Дай-ка пассатижи. Работы на две минуты. — И распаляется: — Ну, Хахалинов, ну, Хахалинов, паразит. Вся машина у него на соплях.

Он ругает Хахалинова, а у Леонида не только лицо, кажется, спину начинает жечь от стыда. Вот тупарь так тупарь! Неужели не мог догадаться? За что только по электротехнике пятерка стояла? Поднял переполох чуть не на весь Боковой. Ну надо же! Не будь Терехина — еще туда-сюда, а так хоть сквозь шахтную почву проваливайся.

Но Терехин вроде не обращает на него внимания. Шагнул в глубь шахты, рассматривает гирлянды лампочек на столбах крепления, размышляет о чем-то.

— Неплохо придумано, — говорит сам с собой. — Но придется убрать. — И обернувшись — Леониду: — Леонид Григорьевич, отдохните пока. А я сбегаю на соседние шахты, подыщу кого-нибудь в помощники.

— Да не надо никого искать, — встревает Пашка. — Я посигналю.

— А как же компрессор? — В голосе Терехина строгость и недоумение.

— А я с бурильщиками договорился, чтоб последили. Они работу закончили, так и так без дела сидят.

— Вот кто-нибудь из бурильщиков тогда и посигналит, — жестко говорит Терехин. — А твое место у компрессора. Ты за него отвечаешь. — Он медленно направляется к выходу из шахты, на полдороге останавливается. — Леонид Григорьевич, зайдите после смены за мной. Я буду или у четвертой, или у пятой. Очень прошу.

— Откуда он взялся? — растерянно спрашивает Леонид, когда Терехин скрывается в зеве подъемника.

— Не с Луны свалился, — хмыкает Пашка Семенов. — С работы. Обходил шахты, к нам заглянул. Как раз в тот миг, когда Макаров забежал в компрессорную предупредить, что от тебя ни слуху ни духу.

— Но он же с утра в конторе наряды составлял.

— Закончил, значит.

Леонид со злостью пнул тупым разношенным валенком подвернувшуюся под ноги глызу породы, зашагал в забой перевешивать блок на другой штырь.

Бывает так. Тебя постоянно и каждодневно окружают десятки людей. На работе, дома, на улице. А ты их видишь и вроде не видишь. Не то чтобы эти люди были для тебя безразличны, просто ты к ним привык, просто они для тебя — самое естественное окружение. Ты можешь при них совершить оплошность, сказать что-то неумное, повести себя немножко развязно и — ничего. Упрекнут — ну и что ж, так положено. Пожурят — тоже правильно. Ты постараешься больше не делать подобного, и только. Но ни стыда, ни раскаяния, ни угрызения совести. Кого стыдиться? Свои же.

И вдруг среди этих людей появляется точно такой же человек, не отличающийся от остальных абсолютно ничем. Более того, он даже мягче, покладистее других. И журит не так крепко, и упреков не делает, и даже своих слабостей перед тобой не скрывает. Но вот странно. Ты начинаешь постоянно чувствовать присутствие этого человека, оглядываешься на него, сверяя свои поступки. Он — как твоя живая совесть, как твой двойник, стоящий на несколько ступеней выше тебя, судящий, вдохновляющий и карающий. И никуда не денешься от него, не спрячешься, не убежишь. И не поймешь никак, что же случилось, почему происходит подобное, почему именно он встал над тобой.

Таким человеком оказался для Леонида сменный мастер Сергей Иванович Терехин.

После той планерки, когда они познакомились, а потом вместе шли на шахты, делясь впечатлениями о колымском житье-бытье, о Боковом и боковчанах, что-то незаметно сблизило их, несмотря на значительную разницу в возрасте и характерах. Они стали часто встречаться не только на планерках, на шахте, но и в клубе, на квартире у веселого Виноградова, где находилась поселковая библиотека; Терехин, не стесняясь, советовался с Леонидом по некоторым производственным вопросам, просил пояснить непонятные места в специальных книгах, а однажды, после того как прочитал Леонидову стенгазету и вволю посмеялся, вдруг разоткровенничался…

Оказывается, несколько лет тому назад он и не помышлял о том, чтобы работать на золотом прииске, на Колыме, да тем более горным мастером. Жил с родителями в пригороде Красноярска, учился в педагогическом институте, мечтал стать журналистом. Несколько его заметок и две зарисовки из студенческой жизни были опубликованы в краевой молодежной газете, одно стихотворение — об отдыхе, о сибирском лете — в московском журнале «Вожатый».

Закончив институт, Терехин поступил в одну из районных газет заведующим отделом писем. И вот тут-то, поработав несколько месяцев, понял, что абсолютно не знает жизни и выглядит среди других газетчиков самым обыкновенным школяром.