Друзья, не желая того, попали в самую гущу.
Леонид кое-как устроил тазик на краешек скамейки, сам стоял на ногах.
Вдруг кто-то тронул его.
— Ты! Потри спину.
Леонид поднял голову — не поверил глазам. Перед ним с намыленной вехоткой — Степан Тимофеевич Гавриков.
Суетливо сполоснул руки, перехватил вехотку, шоркнул по острым лопаткам, по узким плечам, по выступающей рельефно хребтине.
«В чем только душа держится, — думал, — а гонору, гонору!»
Гавриков крякал довольно:
— Полегче, полегче. Шкуру сорвешь.
Выпрямившись, осклабился:
— А ты ничего. Играет силенка.
Когда Леонид, одевшись, вышел с Василием в предбанник, Гавриков был уже там. Шагнул Леониду наперерез, заступил дорогу.
— Ты! Пойдем, потолкуем.
— П-пойдем.
Васька прищурился нехорошо, поглядел на Гаврикова, двинулся следом.
— Отстань! — дернулся тот на крыльце. — Нам один на один надо. И не думай. Я не дурак. Если бы чего, я бы вас как-нибудь вечерком поодиночке зашиб. Не стал бы мараться среди белого дня.
Васька отстал.
— Ты, — свернув за угол, Гавриков спрятал руки в карманы и стал в позу. — Поговори со Шлыковым за меня. — Предупредил с вызовом. — Прошу. А Гавриков редко просит кого.
— Не понимаю, насчет чего поговорить-то? — трудно соображая, спросил Леонид.
— За то, чтобы снова на бульдозер вернули.
Леонид промолчал.
Тогда, через несколько дней после случая со стенной газетой, по настоянию Шлыкова, было собрано расширенное заседание местного комитета с привлечением всех инженерно-технических работников, на котором Шлыков стал требовать, чтобы на Гаврикова было оформлено дело в суд. Многие не согласились. Сменный мастер Терехин, геолог Виноградов, он же председатель местного комитета, и Сидор Петрович Федотов вообще за Гаврикова стали заступаться, говоря, что с панталыку можно вытворить и не такое, что стенгазета для Бокового диковинка, к которой еще не привыкли, и надо попробовать еще раз поговорить с мужиком по-хорошему.
Вызвали Гаврикова, сделали последнее предупреждение.
А поздним вечером, когда Федотов был на работе, а Терехин, Виноградов и Шлыков спокойно спали, «оскорбленный за несправедливость» Гавриков напился, сел на бульдозер и погнал в Веселый, где у него жил какой-то старый дружок. Не проехав и двух километров, наскочил на запорошенный снегом останец обочь дороги, порвал гусеницу и измял кабину.
Приказом механика Гаврикова заставили отремонтировать машину за свой счет, а потом сняли с бульдозеристов.
— Дак поговоришь, нет?
Гавриков так и стоял, не вынимая рук из карманов, зло шевелил желваками и настороженно, чутко, как верховой жеребец, на шею которого вдруг решили накинуть хомут, следил налитыми глазами за каждым движением Леонида.
— Не могу без бульдозера, понимаешь?
— А сами почему не хотите поговорить?
— Хм, сам! Я тебя прошу. Из-за тебя все началось.
— Из-за меня?
— Да ты не бойся, не подведу. Гавриков редко кого просит, — повторил гонористо. — Но если уж просит — ша!
Однако за этой его гонористостью, за несправедливой репликой угадывалось что-то такое, что Леонид по неопытности еще не мог определить точным словом, но что заставило его сказать по-мужски твердо и коротко: «Ладно».
Шлыков после баньки пил чай с вареньем из жимолости.
Раздетый до пояса, с накинутым на плечи полотенцем, сидел за столом и, помешивая ложечкой в кружке, швыркал из нее на всю избу. Скуластое лицо и тощая шея его были в обильном поту, который Шлыков изредка смахивал полотенцем.
Вид у него был размягченный и благодушный.
— А, Леня! — воскликнул. — Здорово еще раз. Садись, выпей чайку. Не хочешь? Тогда поведай, какая нужда ко мне привела. Чего уж греха таить — не больно часто ты жалуешь меня своим посещением. С другими дружбу заводишь…
Последние слова Шлыкова Леонид как-то пропустил мимо ушей. Подсел к столу и, волнуясь, стал рассказывать о встрече с Гавриковым, о просьбе его.
— Ну! — Шлыков даже полотенце откинул в сторону, вскочил с табуретки. — Неужто Гаврикова прошибло? Вот это да! — По привычке заходил взад-вперед по избе, всхохотнул, отчего кадык дернулся поплавком. — Не ожидал! Ей-богу, такого не ожидал! Значит — «Поговори со Шлыковым за меня»? Так-то! Так-то, друг дорогой! — радовался неизвестно чему. — Ну что же? Шлыков человек не гордый. Шлыков отходчивый, ежели к нему по-хорошему, по-людски, а не по-свински. Но только, Леня, с маху такие дела не делаются. Я ему сперва оттяжечку дам. Этак недельки на три, на месяцок. Пусть подумает чуток, пусть помается без бульдозера. Может, поймет, что к чему.
— Да он и так, кажется, понял, — заступился за Гаврикова Леонид.
— Пусть доскональней поймет! — пристукнул Шлыков кулаком по столу. — Вот! И газетку повторную ты не снимай. Тоже пусть повисит.
— Пусть повисит, — согласился Леонид и поднялся.
— Подожди. — Шлыков взял его за пуговицу фуфайки. — Торопишься, что ли?
— Ага. Завтра на работу в первую смену. А что?
— Да поговорить с тобой собираюсь, и все никак не выходит.
— О чем?
— О деле одном.
Шлыков усмехнулся. Как-то криво усмехнулся, с этакой хитрецой. Вроде Леонид напроказил, а он его изловил.
— Так давайте поговорим.