Дед Мавр

Зато Александр Михайлович Коссовский стал с этих пор желанным гостем Ивана Михайловича Федорова. Еще бы: кто, как не подполковник милиции, мог утолить ненасытную жажду писателя Янки Маврд к почерпнутым не из книжных детективов, а из самой жизни рассказам о бесконечно трудной, нередко смертельно опасной службе людей в неброских милицейских мундирах!

Счастлив тот, кто сам умеет шутить и по достоинству ценит шутки друзей.

Иван Михайлович в полной мере умел и то, и другое.

Не одна ли это из причин того, что буквально все произведения писателя Янки Мавра пронизаны ненавязчивым, мягким, а главное — согревающим душу читателей авторским юмором? Тем юмором, без которого его книги наверняка стали бы и скучнее, и рассудочнее, и суше…

Нередко ловлю себя на мысли: мог бы появиться в советской литературе писатель Янка Мавр, если бы до него не жил на свете и не учил, не воспитывал школьников добрый и мудрый учитель Иван Михайлович Федоров?

Учил и воспитывал… Какая огромная разница между этими как будто одинаковыми понятиями!

Иван Доминикович Манцевода тоже, по-своему добросовестно, учил нас, «червяковцев». Как учил, я уже рассказывал. И если бы все остальные учителя были такими, как он, мы покидали бы школу не окрыленными верой в будущее юнцами, а пришибленными тихонями, из которых со временем вырастают и приспособленцы, и подхалимы, и способные на любую мерзопакость карьеристы. Потому что одних лишь педагогических знаний, умения преподавать предмет от корки до корки по учебной программе ничтожно мало. Для формирования психики, мировоззрения, характера, душевной чистоты школьников необходимо гораздо большее. И это гораздо большее вмещает в себе то, что принято называть воспитанием детей.

Иван Михайлович Федоров именно так и воспитывал, и день за днем формировал нас в школе имени Червякова. И после школы, когда все мы или работали, или продолжали учебу. И еще позднее, произведениями Янки Мавра возвращая нас и возвращаясь вместе с нами в неповторимую пору нашего детства. Он всегда был для нас не только учителем истории и географии, а настоящим, искренним другом, у которого мы учились любить жизнь, с пониманием относиться к слабостям товарищей, верить людям и помогать всем, кому необходима помощь.

Вот почему и появился писатель Янка Мавр,— отдать душевный жар и правдолюбие учителя Федорова не только школьникам «Червяковки», но и миллионам детей и подростков, читающим его повести и рассказы.

Дед не любил пустопорожних, к месту и не к месту, рассуждений о человеческом достоинстве, о благородном мужестве, о готовности к самопожертвованию во имя пускай и великой цели. Все это было настолько свято для него, что он считал кощунством беспредметную болтовню на такие темы. С тем большей жадностью искал встреч с незаурядными людьми, с такими, кто ратными ли подвигами или самоотверженным трудом прокладывал свой след в жизни. Однажды рассердился на меня за то, что я не смог разыскать и привести человека, который, будучи во время войны партизаном, в шестнадцать мальчишеских лет подорвал больше двадцати гитлеровских железнодорожных эшелонов.

— Больше двадцати? — не поверил он.— Врешь. Иначе и разыскал бы, и привел.

Пришлось мне, чтобы оправдаться, добывать соответствующую справку в партизанском архиве. Без нее,— убеждай, не убеждай,— все равно останется при своем мнении: очередной «допуск»…

У людей встречи с Мавром оставляли неизгладимое впечатление. У скульптора Заира Азгура… У офицера милиции Александра Коссовского… У пограничника Варлаама Кублашвили… Все не запомнились, их было очень много. Но те, с кем довелось беседовать, будто заранее условившись, говорили о поразительном жизнелюбии старого писателя, о его мудром умении видеть в малом — большое, в частном — общее и с философской проницательностью осмысливать прошлое, настоящее и будущее.

А как-то я и вовсе был поражен, застав у Ивана Михайловича по всем внешним признакам иностранного гостя. Худощав, смуглолиц, белозуб… С зачесанными от лба к затылку очень черными, с синеватым отливом, волосами… Улыбчив, подчеркнуто скромен, корректен…

Сидят, оживленно беседуют, изредка оба смеются. А я смотрю на них и ни полсловечка не понимаю: на каком языке разговаривают? Ведь Мавр ни одного иностранного не знает!

Присел в сторонке. Для видимости, чтобы не мешать, начал перелистывать страницы какого-то журнала. Прислушиваюсь.

— Достань с полки два экземпляра «Амока»,— попросил Дед.— На белорусском.

Я подал ему книги. Он что-то написал на титульном листе одной из них и протянул гостю. Тот взял второй экземпляр, тоже что-то написал и бережно положил книгу на край стола. Потом они долго, сердечно, крепко пожимали друг другу руки, гость спрятал роман с дарственной надписью автора в крокодиловой кожи портфель, попрощался и ушел.

А Дед, поудобнее усаживаясь в кресле, еще и «великодушно» посочувствовал:

— Зря голову не ломай, все равно не догадаешься. В Индонезии бывал?

— Ни разу.

— Это и видно. Иначе узнал бы тамошнего аборигена.

— Но каким образом он очутился в Минске?