Дед Мавр

— Помнишь, какие здесь были глубокие сажалки и росли высокие сосны? Архиерейский лес. Раздолье для цыганских таборов…

На автомобильный:

— Жалко, что не сохранилось прежнее название. «Красное Урочище» звучало совсем не плохо…

На еще строившийся в то время часовой завод:

— Вот это правильно: и заводские корпуса, и жилые дома — одновременно. По-хозяйски.

А повидав все, что хотел, признался:

— Тогда, после встречи с Пономаренко в Доме партийного просвещения, даже с тобой не решился своими сомнениями поделиться. Помнишь, через восемь — двенадцать лет… Пообещать не трудно… А теперь вижу — обещания сбываются, и стыдно перед самим собой: как же я мог тогда сомневаться?

На следующее лето из-за недомогания он опять не смог поехать в Крым. Да и лето выдалось необычно удушливое и знойное: без малого двое суток в раскаленном вагоне поезда не выдержать, а путешествия на самолетах Дед не переносил. Пришлось ему обосноваться на даче под Минском. Но перед отъездом пообещал:

— Если станет полегче, жди: в августе сбегу к тебе.

Чувствовалось, что ему очень хочется в Коктебель. Ведь там, как у себя дома. За завтраком — никакого «церемониального этикета», усаживаемся за стол одной, дружной, всегда веселой семьей. Своя, «мавровская», комната и тоже своя веранда: есть настроение, диктуй Тамаре очередные страницы повести, а нет — блаженствуй в знойные полуденные часы на раскладушке в прохладной тени. Спала жара, отправляйся на пляж, где новостей больше, чем в последних известиях по радио: со всех концов страны съезжаются в Дом творчества братья-писатели, и поэтому интересным собеседникам несть числа. Да и по вечерам ни одиночеству, ни скуке места нет: на дачу приходят наши белорусские писатели — «путевочники», а также киевлянин Платон Воронько, ленинградец Михаил Дудин, рижанин Борис Кунаев, харьковчанин Лев Галкин, москвичи Владимир Беляев и Лев Кондырев. Сидим либо в саду на скамейках, либо в похожей на корабельную кают-компанию столовой, наслаждаясь прохладой и разговорами. Поблескивают на столе темно-зеленые бутылки с охлажденным в глубоком колодце «алиготе», сами просятся в рот лежащие на тарелках пушистые розовощекие персики, золотисто-замшевые абрикосы, припудренные солнцем гроздья винограда. «Мальчишник», растягивающийся допоздна, всегда веселая дружеская складчина. Что еще надо?

Надевали кому что удобно: майки и шорты, легкие спортивные костюмы из трикотажа, разноцветные полосатые пижамы. Дед предпочитал однажды и навсегда полюбившуюся ему коктебельскую «униформу»: матросскую тельняшку с закатанными выше локтей рукавами.

Легко ли, подчиняясь настойчивым уговорам врачей, отказаться от такого неповторимого своеобразия? Жила, теплилась надежда: «в августе сбегу к тебе». А ехать, и не до августа, до самой осени, пришлось на дачу под Минском. И встретились мы только в конце сентября…

Мавр категорически не захотел рассказывать о том, как провел лето.

— Скучища,— проворчал он.— За три с лишним месяца одну страницу рукописи не смог одолеть.

— Так чем же ты занимался? — не поверил я, зная его органическое отвращение к безделью.

— Грибами! — Дед сердито сверкнул голубыми глазами за толстыми стеклами очков.

— Какими грибами, если за все лето в Белоруссии не выпало ни капли дождя?

— Смотря для кого. Я не жду милостей от природы!

Сказал и упрямо замолчал.

Позднее все выяснилось. Когда постепенно отмяк, отошел и вернулась способность по-мавровски юмористически оценивать все, что было.

А было вот что.

На даче, в соседней комнате, проводил отпуск научный работник одного из минских институтов. Совсем еще, как сказал Дед, молодой человек, чуть старше пятидесяти лет, а уже и доктор наук, и профессор. С таким бы и поговорить, при случае и поспорить на интересную для одного и другого тему: с утра до вечера рядом. Но о чем разговаривать, тем более спорить, если не находилось ни единой точки соприкосновения обоюдных интересов? Дед маялся от безделья, профессор — от дневной жары и вечерней духоты… Слушали по транзистору радио… Лениво перелистывали позавчерашней давности газеты…

Поистине томительная скука.

Однажды сосед предложил:

— Может быть, съездить в город, привезти шахматы?

Но Мавр отказался:

— Не играю.

И потерявший последнюю надежду на развлечение профессор ворчливо пожаловался:

— Жара виновата. Если б не засуха, сейчас вокруг было бы полным-полно боровиков. Грибной сезон, понимаете? С утра, пораньше, отправиться в любой из здешних боров, к полудню наверняка корзина отборных! Но где они? Паршивых мухоморов и тех в помине нет. Вот вам и отдых.

Тогда Деда и осенило, тогда он и произнес позднее повторенную мне фразу:

— Я не жду милостей от природы.

Сосед воспринял эти слова как шутку.

— Надеетесь вызвать дождь?

Мавр невозмутимо покачал головой:

— Шаманить не собираюсь. Сделаю иначе.

Встав утром чуть свет, он наполнил водой из колодца два ведра и отправился в сосновый бор, начинавшийся в двух десятках шагов от дачи. Не забыл и предусмотрительно захватить с собой кружку. Увидев такую странную ношу, занимавшийся каждодневной зарядкой профессор несказанно удивился:

— Куда вы?